Милый, пушистый и неуклюжий^^
Автор: -Dino_Cavallone-
Фандом: ориджинал.
Рейтинг: NC-21.
Тип: слеш.
Пейринг: Дима/Ян.
Жанр: детектив, романс, философия, повседневность.
Размер: макси.
Статус: в процессе.
Саммари: В восемь лет я впервые побывал в костлявых лапах Смерти. В семнадцать лет решил отомстить тем, кто маленькому мне устроил тот Ад. Ничто не мешало мне убивать одну марионетку за другой до тех пор, пока по случайному стечению обстоятельств я не поцеловал собственного учителя истории. Вот тут и начались проблемы...
О героях можно прочесть тут: информация и внешность главных героев.
Chapter 1. Враг, словно призрак без лица.
Chapter 2. Дотянуться до звезды.
Chapter 3. Небо выбрало нас.
Chapter 4. Убийца и злой хозяин в мире ночном.
Chapter 5. Где рождается страх, не обрести покой
Глава 5. Где рождается страх, не обрести покой.
Луна снова заглядывает в комнату через распахнутое окно. Все, как и прошлой ночью, с той лишь разницей, что сейчас идет дождь. Тяжелые капли с грохотом падают на подоконник и разбиваются, разлетаясь мелкими крупинками по полу комнаты. Темно-зеленые шторы, мокрые и тяжелые от брызг дождя, еле колышутся под напорами ветра, который завывает за пределами окна спальни.
Холод. Его липкие лапы пробираются под мое одеяло и стальными объятиями сковывают меня, пробираясь под кожу, замораживая до ломоты костей. Приподнимаюсь на локте здоровой руки, чтобы левой натянуть на себя еще и покрывало. На то, чтобы встать и закрыть створки окна, у меня сил нет. Руки влажные, словно от пота. Озноб, побочный эффект большой кровопотери и экспериментов с извлечением пули без обезболивающего. Ну, и заражение, куда уж без него.
Закрываю глаза, чтобы как можно быстрее провалиться в спасительный и исцеляющий сон. Тело бьет мелкая дрожь, но я все еще не решаюсь потревожить сон спящего рядом мужчины. Не знаю почему, но мне не хочется, чтобы он видел меня беспомощным и жалким - еще сочтет, что я не приспособлен к самостоятельной жизни. Вот был бы рядом Темка, я бы покапризничал, намеренно ломая комедию и изображая из себя больного принца. Но перед историком так вести себя стыдно. Рядом с ним я чувствую себя несмышленым ребенком, которому, во что бы то ни встало, нужно доказать, что он взрослый.
Уснуть мне так и не удается, пару раз проваливался в какое-то забвение, но это не в счет. С таким же успехом сном можно считать прыгающих через забор овец, которых мы считаем, когда нас мучает бессонница. Гораздо интереснее было смотреть на спящего Дмитрия Олеговича, который все еще держал свою ладонь на моем плече. Оно уже почти не болит: если о ране забыть, так вообще все в порядке. Здоровой рукой накрываю его пальцы, холодные. С мазахическим удовольствием отмечаю, что мне даже начинает это нравится.
Интересно, если бы все было иначе, мы бы с ним встретились? Вполне возможно. Но вот был бы я таким наглым, это уже вопрос. Хотелось бы, конечно, встретиться. Иногда хочется почувствовать себя героем сопливого романа - все лучше, чем убивать людей. И все же сопли это не по мне, чем бы я тогда занимался? Учился, спал бы с преподавателем и переживал, что скажет на это общественность? Нет, не мое это. Я так не умею. От такой жизни и свихнуться можно.
И почему я не сомневаюсь в том, что был бы именно с Кирсановым? Может, потому что сейчас хочу с ним быть? Или он просто единственный достойный кандидат на фоне моих поклонников, последнее вероятней. Умный, интересный собеседник, недосягаемый для большинства, красивый, - таким я его видел в университете. Ласковый, заботливый, не любит чрезмерную роскошь, добрый, ответственный, - такой он только для меня. Глажу его по руке, пока он не замечает этого, пока не нужно никому кроме себя объяснять, почему делаешь это. Просто хочу хоть раз попробовать быть нежным.
Я не знаю, что это такое. Никогда не спал ни с кем лишь потому, что сам этого хотел и ради удовольствия. Ноги мне приходилось раздвигать в тех случаях, когда другого варианта разговорить жертву не было, когда даже страх скорой смерти ее не пугал. Удивительно, но во время совокупления люди становятся столь откровенны, что выбалтывают все, вплоть до того, чем болели в детстве. Каждый из этих похотливых ублюдков желал в меня кончить, но ни одному это так и не удалось. Действие яда оказывалось быстрее: они начинали задыхаться перед самым оргазмом. Жалко их? Мне - нет. Я получал какое-то извращенное удовольствия, воочию наблюдая за их конвульсиями. Физического удовольствия секс мне не доставлял ни разу. Член никак не реагировал на их ласки.
С историком все иначе. Мое тело отозвалось на его прикосновения прежде, чем он меня коснулся. Я хотел его. По-настоящему хотел, но не мог к нему подойти. Где-то глубоко внутри, в своих желаниях, я хотел быть верен другому. Тому, кто спас меня. Сейчас почти тоже самое сделал Дмитрий Олегович - не приди он, и кто знает, хватило бы у меня сил еще и заштопать себя. Я запутался. И в себе, и в своих чувствах. И чертов озноб мешает мыслить здраво.
Кое-как сажусь, когда лежать становится совсем невыносимо. Я весь мокрый от пота, по лбу скатываются сразу несколько соленых капелек. Прижимаю подушку к изголовью кровати, делая нечто, отдаленно напоминающее спинку кресла. Одеяло сползает на бедра, еле прикрывая пах. Легко опираюсь на левую руку, поворачиваясь к Кирсанову. Он лежит на животе, до линии нижнего края лопаток прикрытый одеялом. Длинные волосы разметались небольшими волнами по шее и немножечко по верхнему краю плеч. Пальцами правой руки касаюсь его челки, убирая ее с лица. Запоминаю ощущения. Мягкие, влажные после совместно принятого душа волосы. Я почему-то ожидал, что они будут жесткими. Указательным пальцем провожу по серебристой пряди. Своя. Самая любимая. Хочется коснуться ее губами, запечатлеть на ней поцелуй. Нельзя, для этого придется нагнуться, а это значит, что снова потревожу плечо.
Пот уже ручьем катится по вискам, щекам и щекочет шею. Организм борется, восстанавливаясь после моей дурацкой выходки. Медленно сползаю по подушке вниз, в бессилии закусывая губу: кости ломит так, что даже, свернись я сейчас в клубок, не стало бы легче. Еще и подушка назидательно треснула меня по лицу, упав и лишив меня источника воздуха. Кое-как сбрасываю ее на край кровати, откуда она летит прямо на пол. Ну, и правильно. Поделом ей.
- Дмитрий Олегович, - ногой пинаю спящего рядом с собой мужчину куда-то в голень: точнее определить не берусь. Под одеялом не видно, а я не такой большой знаток анатомии человека. Чтобы наощупь определять, куда пришелся удар. Слова произношу совсем тихо, в горле пересохло и каждый звук режет горло, словно пила распиливает дерево. Набрав в грудь больше воздуха, чуть громче произношу, молясь, чтобы Кирсанов меня услышал. На повтор всех этих подвигов меня не хватит. – Коньяка!
- Чего? – упс, похоже, я его разбудил. Во всяком случае, он непонимающе смотрит на меня, после чего трогает рукой мой лоб. Ну, да. Только перегревшийся ученик будет просить у своего учителя принести ему в постель алкоголь. В прочем, в моем случае, это банальная правда. – Блять…
- Не ругайтесь, Дмитрий Олегович. Какой пример Вы подаете подрастающему поколению?! – пытаюсь поддеть его я, но получается это все как-то вяло, через силу. Еще и кашлять начинаю. Потому что воздух, - попавший в горло, когда я вбирал его в легкий для произнесения подколки, - щекочет растревоженную внутреннюю стенку.
- Ты совсем головой ебанулся?! – учитель повышает на меня голос, который всего секунду назад мне казался таким ласкающим. Появившаяся со сна хрипотца пропала, эх, а мне она так понравилась. От его вскрика болезненно морщусь, потому что в ушах начинает звенеть, а голова разрывается от боли. – Вначале плечо себе до мяса раскурочил, а теперь еще и от температуры у меня под боком скончаться решил, псих недоделанный!
- Ага, - пытаюсь кивнуть, но даже это вызывает боль. За ломотой во всем теле я не чувствую ноющей боли в плече. Признаться, я даже думать о нем забыл. Закрываю глаза, потому что мир уже начинает плыть. Кажется, я все же перестарался со своей самоуверенностью. Помощь просить надо было сразу, как почувствовал слабость, а не когда тело дрожит то ли от холода, то ли от жара. – Я и умру.… Если Вы… Ты.… Не принесешь… Мне пить…
- Скотина ты, Долгов, причем конкретная! – уже гораздо спокойнее произносит историк. Чувствую, как он отодвигается от меня, а потом встает: в постели сразу становится как-то пусто. Не хочу оставаться один. – Лежи, дурья твоя голова…
Так и хочется брякнуть в ответ гадость. Но сил нет даже на это уже, что уж говорить о том, чтобы взять и пойти следом. Хочется ткнуть его лицом в этот факт, да не получается. Лишь что-то хмыкаю, вслушиваясь в его шаги по моей квартире.
Прохладное стекло касается моих губ, и мне прямо на лицо и шею льется живительная влага. Приоткрываю рот, позволяя жидкости вначале смочить пересохшие губы, а затем коснуться языка. Вкуса никакого не чувствую, зато запах, который ни с чем не спутаешь, бьет в нос, мгновенно приводя в чувство. Коньяк. Хорошее средство, когда рядом нет нашатырного спирта.
- Очухался, камикадзе? - с улыбкой в голосе спрашивает Кирсанов, садясь на край кровати. Отставив коньяк на тумбочку у кровати, он осторожно приподнял мою голову себе на колени, тут же зарываясь правой рукой в мои мокрые, теперь уже от пота, волосы. Прикрываю глаза, наслаждаясь.
- Вроде бы... - отзываюсь едва слышно. Накатывает смертельная усталость, а веки наливаются свинцовой тяжестью, вынуждая закрыть глаз. Последнее, что помню, прежде чем проваливаюсь в сон без сновидений, это губы учителя на моих губах и вкус коньяка во рту...
***
Просыпаюсь от того, что шаловливое солнце своими лучами ласкает мое лицо, то и дело норовя заглянуть мне в глаза. Морщусь, пытаясь отвернуться и продолжить спать дальше, но единственное, что удается, это уткнуться носом в чью-то грудь.
Осторожно приоткрываю вначале один глаз, затем другой, чтобы уже в полной мере насладиться разглядыванием правого плеча Дмитрия Олеговича. Мельком отмечаю, что на бицепсе у него имеется едва различимый шрам. Улыбаюсь, я-то думал, что один такой, разукрашенный боевыми ранениями с ног до головы. Надо будет на досуге спросить, откуда он у него.
Уже собираюсь перевернуться на спину, когда понимаю, что в качестве спального места я использую Кирсанова, а не свою постель. Интересно, сколько я так проспал, устроившись между ног у мужчины и прижавшись к его груди? Пытаюсь устроиться удобнее на нем, когда вспоминаю, что после вчерашнего душа ни он, ни я не оделись. Сердце тут же пропускает удар, начиная биться учащенней, стоит подумать о том, что член историка прижат к моему животу, а мой пенис упирается учителю в бедро.
Испуганно вздрагиваю.
Так хорошо мне еще никогда не было. Тепло, уютно и ощущение, что так и должно быть. И самое главное – никакого дискомфорта, будто я всегда засыпал и просыпался в объятиях Дмитрия Олеговича. Это пугает: привычный уклад жизни рушится на глазах. И причина этого – подо мной. Два дня, а я из колючего, вечно свернутого в клубок ежика незаметно для себя превратился в пушистого и ласкового щенка.
Приподнимаюсь на локтях, предусмотрительно расставленных по обеим сторонам от торса историка, - не хочу тревожить его сон раньше времени: хочу запомнить его спящим. Вряд ли мы еще когда-нибудь проснемся вместе. Он – моя слабость, а я запретил себе иметь хотя бы одну, тем более такую.
У него совсем нет волос на груди, что для меня вообще непривычно. У всех моих предыдущих партнеров имелась хотя бы какая-то растительность. Так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться окончательно и запомнить, как бьется сердце в левой половине груди. Скольжу взглядом выше, замечая легкую небритость на подбородке и щеках.
Не могу удержаться, касаюсь его щеки подушечками пальцев правой руки. Осторожно провожу кончиками пальцев по колючей щетине, наслаждаясь. Совсем упускаю из внимания тот момент, когда учитель просыпается. Но когда он перехватывает мою руку и подносит ее к губам, целуя каждый палец, я не могу не вздрогнуть. Такого развития событий я совсем не ожидал.
- Так осторожно и нежно меня еще никто не будил, Долгов, - улыбается Кирсанов, чередуя слова с посасыванием поочередно кончиков моих пальцев. Глаза его все еще прикрыты, и от этого мне становится еще страшнее. – Как самочувствие? Впрочем, могу и не спрашивать. Доказательство твоего здоровья весьма весомо упирается мне в ногу…
- Что? – краснею. Вот теперь я точно рад, что у этого гада глаза закрыты: хоть этого моего позора не увидит. Хотя, отрицать не стану, я бы его трахнул, лишь бы только эта самодовольная улыбка исчезла с его губ.
- Стояк у Вас, Ян, - смеясь, шепчет Дмитрий Олегович, переплетая наши с ним пальцы и сцепляя их в замочек. Невольно улыбаюсь, а сердце уже бьется где-то на уровне живота. Свободная рука историка ложится мне на поясницу, поглаживая ненавязчиво вдоль позвоночника. – Что думаете с ним делать?
- А с ним надо что-то делать? – прячу лицо у него на груди, щекой случайно задевая левый сосок. Легкий, едва слышный вздох срывается с губ учителя. От этого по моему телу разбегаются мурашки, а возбуждение начинает отдаваться болью внизу живота. – У меня идей никаких нет.
- Отдрочить, отсосать или трахнуться, - будничным тоном отзывается учитель и его холодная ладонь ложиться мне на правую ягодицу, сжимая ее. Снова краснею. Это просто невероятно! Кто бы мог подумать, что я способен краснеть. Блять, что же он со мной делает. – Выбирай, что тебе больше по душе.
- А можно выбрать только одно? Или же позволено в произвольном порядке выполнить все перечисленное Вами? – ухмыляюсь, прикусывая левый сосок. Раз Вы решили играть именно в эту игру, то мы в нее сыграем, но только по моим правилам. Протяжный стон и влажная головка члена, зажатая между его и моим животом, - лучшее доказательство того, что с выбором правил я не ошибся.
- Для тебя – все три варианта, - задыхаясь, отзывается Кирсанов, стоит пальцам левой руки просто обхватить его член. Странно, а я ведь всегда думал, что уж у Дмитрия Олеговича проблем с тем, с кем провести ночь – нет. Ладно, это я, асексуал недоделанный, избегаю физического контакта, но он. Это что-то не вписывающееся в рамки моего понимания. Не так уж я и хорош в постели, чтобы двумя укусами за сосок и простым сжатием пениса довести взрослого мужика до такого состояния. Похоже, не я один страдаю воздержанием. – Пользуйся…
Замираю. Не нравится мне, как это не звучит. Точнее, собственные воспоминания не дают воспринять предложение как-то иначе, чем то, как понимаю его я. Отрезвляющая волна, накатывает на меня: и уже не кажется вся сложившаяся ситуация такой правильной, какой она была всего несколько секунд назад. «Пользуйся», а у меня такое ощущение, что он собирается расплачиваться своим телом, как это обычно делаю я, чтобы получить нужную мне информацию. И плевать, что это, опять же, я должен расплачиваться, благодаря историка за его вчерашнюю доброту – если руководствоваться соей логикой. Но ему-то, зачем мне, за что отдавать долг?
- Ян, ты чего? – встревоженный голос Кирсанова вырывает меня из размышлений. Я все также обхватываю губами его сосок, а рукой – член. Представляю, каково ему сейчас. Впрочем, свое желание я удовлетворил: ухмылку с его губ я стер.
Киваю, закрывая глаза. Губы сами знают, что и как нужно делать, а рука привычно скользит по члену. Стараюсь не думать о том, что и мне самому это нравится. Это непривычно, и страшно. Я не хочу привязываться ни к учителю, ни к такому состоянию. Если понравится, то захочется повторить, а мне этого не нужно. Я не хочу становиться слабым. Не сейчас.
- Долгов? – Дмитрий Олегович отталкивает меня, сам морщась от боли: мои зубы, соскользнув с соска, несколько сантиметров царапают его кожу. Непонимающе смотрю на него, все еще продолжая ладонью скользи по уже влажному от смазки пенису. – Ты человек или робот, запрограммированный на удовлетворение человеческих потребностей?
- А Вам что-то не нравится? – зло смотрю на него, не понимая, что сделал не так. До его святейшества еще никто не жаловался. – Если не нравится, катитесь вон.
- Кретин психованный! – Кирсанов отворачивается. Значит, мне не продолжать? Уже собираюсь скатиться с него, убрав руку с члена, когда он грубо хватает меня за волосы и притягивает к себе для поцелуя. Снова никакой нежности, только полное владение моим ртом. Его рука у меня в волосах не дает отстраниться, я даже не могу его укусить, чтобы прекратить этот полный власти надо мной поцелуй.
Сам не замечаю, когда попытки моего языка вытолкнуть его язык из моего рта превращаются в ответные ласки, когда поцелуй перестает быть агрессивным и становится томительно нежным, когда его уже совсем не хочется прекращать. Закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям и переставая думать. В моем случае это вообще, как оказалось, вредно.
- Дима… - провожу напоследок влажную дорожку языком по его подбородку, дразня. Сейчас он для меня – центр вселенной, тот, с кем мне хорошо. И плевать на все проблемы. Один раз можно пойти на поводу своих желаний. – Можно?
Провожу рукой по его груди, спускаясь по его животу к члену и, обогнув последний, провожу пальцем между ягодиц. Я еще никогда не пробовал быть сверху с парнем, особенно, с таким, как Дмитрий Олегович. С таким, кто казался недостижимой мечтой.
- Любой каприз принца, - шепчет мне на ухо учитель, прикусывая его мочку и вызывая новую порцию мурашек по всему моему телу. Дрожу так, словно первый раз собираюсь с кем-то переспать…
Хлопок входной двери заставляет нас обоих вздрогнуть. Как-то по инерции натягиваю себе на плечи одеяло и снова прижимаюсь грудью к груди Кирсанова. И во время это делаю, потому что в следующий момент открывается дверь в спальню. Мама, катя перед собой инвалидное кресло, появляется на пороге комнаты. Первый раз жалею, что не отделил вход в комнату от кровати ширмой.
- Ян, мы с папой хотели с тобой поговорить… - прямо с порога начинает мама, все еще не глядя на кровать. Это и логично, обычно она застает мою тушку валяющейся на кровати и читающей книгу. Поэтому и сейчас не ожидает увидеть чего-то принципиально нового.
- Ма, вы немного, - сипло тяну я. Ее визит – полная для меня неожиданность. Тем более что они приехали вместе с отцом, что вообще из ряда вон выходящее. И что самое веселое, так это то, что именно сегодня они застают меня в постели с мужиком. Ладно, мама у меня особо причитать не будет, повздыхает и отойдет. Но вот то, что отец теперь несколько с отчуждение, сколько с презрением на меня смотреть будет: это ни капельники не радует. Мы только-только начали с ним налаживать отношения, а тут… - Я занят.
- Солнышко, ты лежи, - мама все еще не смотрит на меня, зато мне прекрасно видно, что они с отцом молча переглядываются, словно что-то мысленно обсуждают. Теплая ладонь Дмитрия Олеговича на моей пояснице успокаивает: такое ощущение, что он даже нисколько не стесняется происходящего. Мне бы его непробиваемость. – Папу пригласили выступить на одном собрании…
- От меня-то что надо? – недовольно морщусь. Они проехали половину города лишь затем, чтобы сказать мне эту новость? Странно, отец ведь часто по всяким собраниям и встречам ездит, нового тут ничего нет, чтобы так радоваться. Блять, достали. Даже живя один, не могу от них отдохнуть!
- Ян, мы с папой хотим, чтобы ты там тоже был, - вижу, как мама погладила отца по щеке. Видимо, это ее идея, от которой Долгов старший не в восторге. Вот и поедает сейчас жену укоризненным взглядом. Тут я с папой солидарен. Мне там нечего делать. – И не просто был, но и взял с собой на встречу Артема. Там положено парами быть, а вы, насколько я знаю, с ним встречаетесь…
- ЧЕГО?! – чувствую, как Кирсанов подо мной напрягся, сильнее прижимая меня к себе. Ну, да. Это вовремя: я как раз решил во всей своей шрамировано-простреленной красоте предстать перед очами обоих родителей. От мамы я предполагал услышать все, что угодно, но никак не этот абсурд. С чего она только это взяла? – Мы с ним не встречаемся!
- Милый, ты так не переживай. Мы с папой нисколько тебя не осуждаем. Поэтому мы оба будем рады, если вы оба будете на собрании, - мама улыбается и переводит взгляд на постель. Удивление, появившееся на ее лице, быстро сменяется пониманием, и она отворачивается. – Ой, так вот, чем ты был занят. Так сказал бы нам, мы бы вышли!
- Мама! – не выдерживаю и повышаю голос. Она лишь улыбается и, развернув инвалидное кресло, в котором сидит отец, покидает комнату, осторожно прикрыв дверь. Выдыхаю, утыкаясь носом в плечо Дмитрия Олеговича. – Вот блять!
- Не матерись, горе-Циклоп, - смеясь, шепчет Кирсанов, поглаживая меня по спине. Нежно целую его в шею и сажусь на колени. Одеяло сразу соскальзывает с плеч и падает на матрац кровати. Неотрывно смотрю в глаза историка, рукой проводя по его правому колену. Хищно улыбнувшись, отрываю взгляд от его глаз, - цвет которых сейчас напоминают расплавленное серебро, - и скольжу им ниже, оглядывая лежащего передо мной мужчину. Теперь я могу оценить его фигуру полностью, а не только грудь и плечи. Протягиваю левую руку и провожу ладонью по полу возбужденному члену. – Ян, не сейчас…
- Значит, уже не любой каприз принца готов исполнить? – хитро ухмыляюсь и, пока он не успел ничего сделать, наклоняюсь и обхватываю головку его пениса губами. Запоминая ощущения, скольжу кончиком языка по чувствительной кожице, обводя контуры. Прикрываю глаза, чтобы полностью насладиться тем, чего я никогда не испытывал до этого, - удовольствием.
- А…родители? – с придыханием интересуется Дмитрий Олегович. Его член наливается, увеличиваясь в размерах и растягивая мой рот. Учитель толкается мне в рот, правой рукой зарываясь мне в волосы и ладонью надавливая на голову. – Остановись, придурок!
- Они же сказали, что подождут! Значит, подождут, - выпускаю его член из плена своего рта и обхватываю украшенный переплетением набухших от возбуждения вен ствол рукою, проводя ладонью по мокрому от слюны органу рукой. Длинный и в меру толстый пенис. Для меня он большой, у моих бывших «любовников» размерчики были гораздо скромнее. – Я не буду останавливаться, раз мне нравится процесс.
- Ты ебнулся? Ян, очнись! – что-то в голосе Дмитрия Олеговича заставляет меня прекратить. Он отрезвляет. Отодвигаюсь, оказываясь на краю кровати. – Что с тобой твориться? Ты ведешь себя как проститутка, которая на отлично выполняет свою работу, но при этом сама удовольствия от процесса не получает…
- ЧТО?! – бросаю на него взгляд через плечо. Холодно. Все тепло куда-то уходит, и, кажется, что вся комната покрылась изморозью. Он прав, я именно шлюха, которая спит с клиентами за информацию. А шлюх никто не любит. – Уходи…
- Ян, ты чего? – Кирсанов садится и придвигается ближе. Похоже, он не понимает, что перегнул палку. Дергаю плечом, сбрасываю легшую на него руку. Не хочу снова забываться в его прикосновениях, они мешаю мыслить трезво, лишая разума и воли. Хватит, пора прекращать.
- Ты назвал меня проституткой, а потом спрашиваешь: «Ян, ты чего?»? Ты думаешь, что если я тебе простил «принца» и «Циклопа», то и «шлюху» прощу? Ошибаешься, - спускаю ноги с кровати, утопая ступнями в ворсе черного ковра. Стараюсь не обращать внимания на то, что учитель обнимает меня за плечи и прижимает спиной к своей груди. Не буду реагировать, быстрее отвалит. – Я вообще не люблю прозвищ…
- Я не сказал, что ты шлюха, Долгов. Ты думаешь, что с проституткой я вел бы себя также? – он крепче сжимает мои плечи, кладя подбородок мне на плечо. Интересно, он понимает, что сейчас топчет свою гордость, оправдываясь передо мной? Зачем он так унижается? – Все, что я хочу, это чтобы ты получал удовольствие, а не пытался удовлетворить только меня…
- Я получаю удовольствие! – пытаюсь вырваться из объятий, но плечо сводит от резкой боли, и я шиплю, переставая дергаться. Он специально именно на уровне раны обнял мои плечи? Вряд ли. Он, конечно, расчетлив, но не садист уж точно.
- Ага, очень заметно. Ты напряжен, словно девственник… - Дмитрий Олегович расслабляет объятья, пальцами проводя по заклеенной ране. Тут же забываю о боли, отвлекшись на поглаживания. – Подожди, Ян, так ты…
- Нет! – вскакиваю с кровати, вырываясь из кольца его рук и оборачиваясь. Вот уж только этого мне не хватало. Если он сейчас начнет себя вести, как с невинной девчонкой, то я его прирежу прямо тут, и не посмотрю на то, что за стеной родители. – Что тебе от меня нужно?!
- Ты, - невозмутимо отвечает Кирсанов, в позе звездочки разваливаясь на моей кровати. Нет, он, что, издевается? – Ян, иногда некоторые вещи нельзя объяснить, их просто нужно принять. И мое желание быть с тобой – одно из таких явлений.
- И что из этого? Я тоже много чего хочу, но при этом я же держу себя в руках, - отворачиваюсь, подходя к комоду и выуживая из него домашние штаны. Машинально натягиваю их, когда понимаю, что нижнего белья под них не надел. Плевать, выдворю всех и переоденусь. – Одевайся!
- Во что? Вся моя одежда в ванной комнате осталась, по твоей, между прочим, вине, - усмехается историк, садясь на кровати и по-турецки скрещивая ноги. Невольно любуюсь им, после чего швыряю ему вчерашние спортивные брюки и чистую футболку. – Ежик, может, хоть одно из своих желаний исполнишь, а? Нельзя же все время себе во всем отказывать, это вредно.
- Ага, жить вообще вредно. Но тебе не кажется, что не тебе меня жизни учить? – равнодушно пожимаю плечами. Может, он и прав, но проигрывать ему я не собираюсь. Один раз уступишь, и всю жизнь пресмыкаться будешь. – Давай, я без тебя в ней разберусь, ага?
- Тогда, как разберешься, позвони мне, - усмехается он, исчезая на миг под футболкой. Отворачиваюсь. Теперь осталось все объяснить родителям, и выставить всех троих за дверь. Достали. У меня еще никогда таких нервных выходных не было.
- Не буду я… - собираюсь возмутиться, но стоит мне обернуться, как я упираюсь носом ему в шею, и он, пользуясь моим удивлением, склоняется и целует меня в приоткрытые для гневной тирады губы. Недовольно мычу, пытаясь хотя бы в этот раз не раствориться в поцелуе. Я уже убедился, его губы для меня подобны валерьянки для кота.
- Успокоился? – он мягко отстраняется, обнимая руками за талию и заглядывая мне в глаза. Отвожу взгляд и облизываюсь, понимая, что против такого козыря в рукаве у меня своего пока не имеется. И вряд ли когда-нибудь появится. – Идем, будешь объяснять все родителям, они явно думают, что ты только что изменил Артему…
- Почему? – я настолько удивлен, что первая часть фразы меня волнует гораздо меньше, чем вторая. Что их всех сегодня на Темке заклинило?
- Твой друг блондин, а у меня волосы даже близко светлыми назвать никак нельзя, - ухмыляется Кирсанов и, дразня, касается моих губ своими, тут же отстраняясь. – Идем, большой ребенок.
- Я не ребенок, придурок! – смеясь, отзываюсь я. После чего просто беру его за руку и тяну за собой прочь из комнаты.
- Значит, с Артемом ты не встречаешься? – еще раз уточняет отец. Он сидит в инвалидном кресле лицом к окну и спиной к нам, поэтому понять, что он по поводу всего этого думает – невозможно. У него вообще крайне редко отражаются эмоции на лице, что уж говорить про голос, который всегда равнодушен и холоден.
- Да, с Романовым у нас крепкая и нерушимая дружба вот уже десять лет, - соглашаюсь я, стремясь как можно точнее ответить на заданный вопрос. Отец это любит. – И Артему нравятся исключительно девушки, поэтому я на него в этом плане даже никогда не смотрел.
- Ясно. А тебе, получается, нравятся исключительно мальчики? – что-то в голосе отца меня настораживает. Что-то незнакомое проскальзывает в брошенной фразе, но мне не удается уловить эту самую «незнакомку», чтобы понять, что же меня так насторожило.
- Нет, папа, исключительно мальчики мне не нравятся, - закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Я начинаю злиться. Да, у меня отец – военный, генерал. Для него проводить допросы – это привычное дело, но практиковаться на мне – не вариант. Мы с ним ссорились из-за этого в детстве, а теперь, когда я практически не завишу от него, наши стычки на этой почве стали гораздо чаще. Я не люблю чувствовать себя обвиняемым.
- И, как ты тогда объяснишь то, что мы увидели с мамой, зайдя в комнату? – замечаю, что Дмитрий Олегович, который до этого времени молчал, сидя рядом со мной на диване, открыл глаза. Сжимаю его ладонь в своей, молча прося его не вмешиваться. Если Кирсанов сейчас хоть слово скажет, отец может и психануть. Он не любит хаос в разговорах.
- Мальчики меня не интересуют. Интересует один, конкретный. А Темку интересуют все юбки, которые он видит, - спокойно говорю я, трудно быть таким же равнодушным, как отец. Но годы тренировок позволяют недолго продержаться. Мой рекорд – два часа.
- А как же твой хваленый Док? – чуть повышает голос отец, выговаривая четко каждое слово так, словно кто-то из собравшихся в комнате глухой. Чуть сильнее, чем это нужно, сжимаю руку Дмитрия Олеговича. Отец начинает злиться, поэтому хоть такая поддержка Кирсанова мне необходима.
- Двенадцать лет прошло, а он так и не явился, - ровно отвечаю я, закусывая губу. Почему-то именно сейчас мне не хочется говорить о нем. – Он, как был прошлым, пусть таковым и останется.
- Неужели кто-то смог вернуть твою съехавшую крышу на место? – что-то похожее на усмешку проскальзывает в голосе отца. Похоже, он удовлетворен ответом. Буря миновала.
- У Яна с головой все в порядке, - нарушает повисшую на миг тишину в комнате Дмитрий Олегович. Обрадовавшись мирному разрешению допроса, я совершенно забыл следить за тем, чтобы Кирсанов не влез в разговор. – Вы не имеете права так говорить о своем сыне!
- А с Вами, молодой человек, мы еще поговорим. А пока, помолчите, я не с Вами разговариваю, - отец разворачивает кресло и окидывает внимательным взглядом Дмитрия Олеговича. Да уж, его еще никто не одергивал. Даже незнакомые люди всегда его сторонились, когда он отчитывал меня маленького на улице.
- Зато я с Вами, Андрей Денисович, разговариваю, - в тон ему отвечает Кирсанов, скрещивая на груди руки и закидывая ногу на ногу. Вот это наглость! Даже я так с отцом никогда не позволял себе вести.
- Не забывайтесь, молодой человек! То, что Вы трахаете моего сына, еще не дает Вам права указывать мне, как с ним разговаривать, - отец продолжал изучать взглядом Кирсанова. Даже мне, сидящему рядом с историком, было не по себе. Что чувствовал сам учитель, не знаю. Но отводить взгляд или сдавать позиции он явно не собирался.
- Он меня трахает, а не я его, - усмехнулся Дмитрий Олегович. Как можно говорить о таких вещах, даже не моргнув?! Нет, хоть бы спросил у меня. Мне, конечно, приятно. Но встречаться с ним я не собираюсь. Что за привычка у всех решать за меня? – И положение верх-низ никак не влияет на то, как стоит или не стоит обращаться с человеком. Он в первую очередь Ваш сын, а не подчиненный.
- Был бы подчиненным, давно бы отправил его с глаз долой, - все также без эмоций отозвался отец. Вздрагиваю, как от пощечины. Такого я от него не ожидал услышать. Значит, я для него уже никто. Отлично. – А так, как видите, он живет в достатке…
- По-вашему, в деньгах счастье? – Кирсанов зло сощурился и подался ближе. Теперь он больше напоминал разгневанного босса итальянской мафии, а не рядового преподавателя истории в университете. – Он от Вас за всю жизнь хотя бы одно ласковое слово слышал?
- Заебали! Оба! Хватит обсуждать меня, будто не я с вами обоими рядом сижу! – порывисто встаю и, не обращая внимания на вытянувшееся от изумления лицо Дмитрия Олеговича и побледневшее от бешенства лицо отца, подхожу к последнему и, обхватив спинку кресла, выкатываю того в коридор, прямо к входной двери.
Кирсанов молча следует за мной. Что удивительно, оба молчат. Так обычно ведут себя домашние животные, которые нашкодили, ободрав обои, но никак не двое взрослых мужчин. Неужели так быстро осознали свою вину? Вряд ли, они оба толстокожие в этом плане.
- У вас обоих два часа на то, чтобы осознать свое поведение и сделать правильные выводы. Улица ждет вас, господа хорошие, - распахиваю перед обоими спорщиками дверь и подталкиваю инвалидное кресло на лестничную площадку. Кирсанова выталкиваю следом, быстро захлопывая за ними дверь.
- Ян, ты что натворил? – мама встревоженно выглядывает из кухни. Она предусмотрительно ушла туда, когда отец начал свой допрос. Ее политика в наших отношениях с ним проста: я не защищаю ни того, ни другого. – Как…
- Мам, я устал. Пусть сами без меня обо мне поговорят. Им так нравится решать все за меня, вот и пусть развлекаются, но не в моем присутствии, - тенью прохожу между мамой и дверью на кухню и сажусь на один из кухонных стульев. Передо мной тут же опускается тарелка со стейком и жареной картошкой.
- Я, конечно, прекрасно понимаю, что папа снова перегибает палку, - вздохнула мама, присаживаясь напротив меня. Густые, выкрашенные в медно-рыжий цвет волосы были собраны в аккуратный высокий конский хвост, перевязанный алой лентой. Немного усталые, обрамленные россыпью морщинок глаза ласково смотрели на меня. – Но ты вспомни, в каком он состоянии. Ян, для него это инвалидное кресло – приговор…
- Да он даже в нем умудряется запугивать людей так, как иному на ногах не удается! Мам, он тиран, деспот. Называй, как хочешь. Мне уже даже не семнадцать лет, когда за меня еще можно все решать, - отправляю в рот несколько кубиков картошки. С тех пор, как с отцом случилось несчастье, у мамы вошло в привычку резать все овощи кубиками. Вначале ее этот процесс успокаивал, когда отец своими срывами доводил и ее, и меня до слез, а потом плавно перешел в обыденность. – А он пытается взять под свой контроль абсолютно все! Всю мою жизнь. Только я не ракетная установка, а живой человек, которому такое обращение с собой не нравится.
- Боже, Ян, - мать устало проводит ладонью по глазам. Мне тут же становится стыдно. Она безумно любит отца, отказалась разводиться с ним, когда он был готов ее отпустить, лишь бы она не страдала с ним, с инвалидом. В отличие от меня, она каждый день выслушивает его гневные тирады и терпит скверное настроение. – Да, он тебя без памяти любит! Знал бы ты, как он боится потерять тебя, как это когда-то случилось с Кирой…
- Кирой? – я чуть не подавился едой. Насколько я помню, у нас никогда не было никаких знакомых по имени Кира. Или были, но задолго до моего рождения? Раз мама говорит в прошедшем времени, значит, так оно и есть. – Кто такая эта Кира?
- Твой старший брат, Ян, - мама как-то уж грустно улыбается. Мой сводный брат – сын отца от первого брака. После смерти первой жены он женился на моей маме, хотя несколько раз я слышал, что она была его любовнице еще, когда покойная супруга была жива и здорова. – Кирилл. Только не говори, что ты не знал…
- Знал, - равнодушно пожимаю плечами. Но какое отношение Кирилл имеет ко мне, он ведь погиб пятнадцать лет назад. Мне тогда было пять лет и, все, что я помню, это тихие рыдания матери вначале в телефонную трубку во время короткого разговора с отцом, а потом, ночью, в подушку. С тех пор упоминания старшего сына стало негласным табу в нашем доме. Поэтому сейчас его имя мне кажется таким незнакомым. – Но вы никогда не говорили, как его зовут. А мне было не интересно.
- И после этого ты отца называешь бесчувственным тираном! – улыбнулась мама. Странно, я ожидал подзатыльника, но никак не улыбки. Или она так рада, что нашла еще одно сходство между отцом и мной? – Вы с ним друг друга стоите!
- Так какое отношение смерть моего старшего брата имеет ко мне? – запихиваю в рот кусок стейка. Сочное мясо легко жуется, оставляя во рту немного острое послевкусие. Такое, какое я люблю.
- Незадолго до его гибели, они с отцом крупно повздорили. Папе не понравилось, как Кир отозвался обо мне, - чувствую, что маме больно об этом говорить. Но сейчас, возможно, это моя единственная возможность узнать хоть что-то о своем брате, которого я никогда не знал. – Они долго кричали друг на друга, после чего Кирилл заперся в своей комнате и начал собирать свои вещи. Ты этого не помнишь, тебе тогда годика два было, а, может, и того меньше.
Киваю. Говорить или спрашивать, уточняя, нет никакого желания. Пусть мама расскажет лишь то, что считает нужным. Это прошлое, а его ворошить не стоит. Тем временем, протерев еще раз ладонью глаза, мама продолжила:
- Целый год отец не отходил от твоей кроватки, делая вид, что ты его единственный сын. Если бы не его ссора с Кирой, то я бы была самой счастливой матерью и женой на свете. То, сколько он проводил с тобой времени, было за гранью фантастики. Сейчас это прозвучит невероятно, но он даже рабочие звонки иногда сбрасывал и не отвечал на них, если ты в этот момент тянул к нему ручки и просил с тобой поиграть, - мама улыбнулась. До моего десятилетия папа, и правда, был именно таковым. Я сам невольно улыбнулся, вспоминая улыбку на лице отца. – Через год объявился Кирилл. Он был не похож на себя прежнего. Потертые джинсы сменились парадными брюками, а кожаная куртка – строгим пиджаком. Некогда длинные волосы были уложены в стильную, по тем временам, укладку.
- Он пришел мириться отцом? – уточнил я. Маму, как и любую женщину, сейчас занимал вопрос внешности Кира, а не причина, по которой он пришел. Если бы я не спросил, то она, возможно бы, и вовсе забыла бы рассказать мне цель его визита.
- Да. Отец, поначалу, старательно делал вид, что Кирилла нет в квартире. Он то играл с тобой в войнушку, то читал тебе «Три Мушкетера», то смотрел с тобой «Винни Пуха». Кирилл стойко терпел все выходки отца. Только ночью, когда ты уснул, он соизволил обратить свое внимание на второго сына, - мама запнулась, словно размышляя, стоит ли рассказывать мне что-то важное или можно умолчать. – Они заперлись в комнате. Я старалась занять себя делами, но почему-то все валилось из рук. Ощущение нависшей над всеми нами опасности ни на минуту не покидало меня.
Повисла пауза. Я молча ел, мама думала о чем-то своем. Было видно, что этот рассказ бередит старые раны, которые так долго срастались, но так и не смогли превратиться в шрамы:
- Позже, Андрей рассказал мне, что Кирилл пришел помириться и заодно просил благословения…
-Он хотел жениться? – я был удивлен. Сколько же лет было Кириллу тогда? Мне почему-то всегда казалось, что он старше меня лет на десять, не больше.
- Не совсем, - мама немного замялась. – Он хотел, чтобы папа одобрил его отношения с Олегом. Кажется так звали того молодого человека…
- Мой старший брат спал с парнями? – отодвинув от себя пустую тарелку, я выжидательно посмотрел на мать. Теперь понятно, почему, застав меня в одной постели с мужчиной, они не удивились. Бедный папа, все его сыновья пошли по голубой дорожке. Впрочем, меня на это жизнь вынудила.
- Да. Они с Олегом были чудесной парой. Хотя Олег никогда и не нравился твоему отцу, - мама молча взяла тарелку и отставила ее к раковине. Для этого ей пришлось встать со своего места и ненадолго отвлечься от темы нашего разговора. – Хотя Кир никогда не давал им двоим остаться наедине, постоянно околачиваясь рядом. Возможно, ты сейчас поступил разумнее, позволив им поговорить с глазу на глаз….
- А что было дальше? – все же стало любопытно. Хотя общий финал я знал и так, Кирилл должен был погибнуть.
- Твой брат жил у Олега, и они достаточно часто приходили к нам в гости. Причем, как я поняла, это была инициатива Олега. Кир во время визитов тихо сидел в своей комнате, а отец – в кабинете. Только так они могли не ссориться. Зато Олег был душой компании, он подолгу мог гулять со мной и тобой в парке…
- А почему я его тогда не помню? – я был удивлен. Судя по тому, как текло время в рассказе, мне тогда было три или четыре годика. Лицо этого самого Олега я был должен запомнить. Ну, или хотя бы помнить еще одного человека, который со мной играл.
- Тебе тогда было всего три года, и ты часто болел. Поэтому Олег не мог так уж часто играть с тобой, хотя и к больному тебе рвался так же активно, только я не пускала, видя, как ревнует его к тебе Кир, - мама пожала плечами. Видимо, она не знала, почему я не помнил Олега. – Как оказалось, они из-за этого часто ссорились у себя дома. Но Олег все равно регулярно навещал нас, а однажды и вовсе о чем-то ушел говорить с твоим отцом…
- Ну, это ведь не так и важно. Почему о Кирилле отец не хочет вспоминать, словно тот был, как минимум, врагом народа, - я следил затем, как мама намыливает тарелку и смывает ее под струей воды.
- Думаю, потому что Кирилл не смог принять тебя. Он не хотел признавать того, что у него есть младший братик. Пока не появился на свет ты, Кира устраивало все, о легко принял наши отношения с отцом и даже стал называть меня мамой. Это при том, что ему тогда уже было четырнадцать или пятнадцать лет, - мама грустно улыбнулась, снова садясь на стул. – Но стоило мне забеременеть, как он изменился. Начал ревновать и вести себя, как хулиган. Мы с отцом думали, что с появлением в его жизни Олега, он изменится. Но, к сожалению, этого не случилось…
- Ясно, а что произошло дальше? – вернулся я к теме разговора. Оставалось полчаса, чтобы узнать все. Зная отца, он ровно через два часа заставит Дмитрия Олеговича звонить в дверной звонок.
- После того, как Олег о чем-то поговорил с Андреем, Кирилл дважды приходил к нам не выспавшимся и раздраженным. Олег тоже был грустный, зато отношение отца к нему изменилось. Сейчас мне кажется, что Олег стал тем старшим сыном, о котором всегда мечтал отец, - мама отвернулась, чтобы я не видел того, как ее глаза наполнились слезами. – Уже от мужа я узнала, что отношения Олега и Кирилла трещали по швам. Кир не хотел, чтобы его парень приходил к нам, дружил с его отцом и играл с тобой. Олег же, у которого никогда не было нормальной семьи, напротив, тянулся всей душой к нам.
Снова повисла тишина. Мама неслышно плакала, оплакивая то ли былые времена, то ли смерть приемного сына. Я же старался вспомнить те годы своей жизни. Но лишь смутные образы всплывали в памяти. Ни Олега, ни, тем более, Кира я представить не мог.
- Однажды Кирилл пришел к нам и закатил такой скандал, что я уже испугалась, что Андрей его убьет. Они так орали друг на друга, как никогда. Все те срывы отца, которым свидетелем стал ты, ничто в сравнении с тем, что было тогда. Кирилл орал тогда, что ты забрал у него все: семью и парня. Только многим позже стало известно, что они с Олегом расстались. Олег не захотел вычеркивать нас из своей жизни. Тогда Кир его послал, и тот ушел, оставив квартиру Кириллу. Два дня тот думал, что Олег вернулся, но никто не знал где он. Тогда Кирилл решил, что виной всем его несчастьям – ты, - голос мамы дрогнул. Сейчас ей было жалко Кирилла. Но я так и не мог понять, почему вдруг Кирилл погиб. – Об этом он и заявил папе. Тогда тот сказал, что у него есть только младший сын. Кир побледнел, а потом, громко хлопнув дверью, ушел. А через два часа нам позвонили из морга и сказали, что он разбился на мотоцикле…
- Папа винит себя в его смерти, поэтому нам нельзя было вспоминать о Кирилле? – охрипшим голосом поинтересовался я. Маленьким я всегда хотел увидеть старшего брата, но мне всегда говорили, что тот занят на работе. И я ненавидел эту самую работу.
- Нет. Он считает, что Кир сам виноват в случившемся. Поэтому, каждый раз, когда ты хлопал дверью, уходя из дома на улицу, он сидел около телефона и гипнотизировал его взглядом. Ян, он любит тебя так, как никто и никогда не любил, - очень тихо произнесла мама, сглатывая слезу, хотя мокрые дорожки уже украшали ее красивое и еще молодое лицо. - Он простит тебе все, любую выходку, лишь бы ты был счастлив. Ты не замечаешь, как он радуется, когда ты улыбаешься при нем.
- А что стало с Олегом? – внезапно интересуюсь я. Вопрос срывается с губ прежде, чем я вообще понимаю, что спросил. Мама замирает, на лбу собирается глубокая морщинка.
- После того несчастного случая с Кириллом он один раз заходил к нам, винил себя в его гибели, но отец отвесил ему такую пощечину, что Олег пол метра проехал мягким местом по полу. Они с отцом долго о чем-то беседовали, а потом Олег начал собираться, прощаясь с нами, как оказалось, навсегда. Ты тогда спал, и он просил меня передать тебе от него поцелуй в лоб, - мама улыбнулась. Сейчас ее глаза светились от счастья. – Но стоило ему открыть входную дверь, как ты выбежал из своей комнатки и схватил его за штанину. В отличие от меня, ты откуда-то знал, что Олег никогда больше не переступит порог нашего дома…
- Как он выглядел? – зачем-то интересуюсь я. Разум говорит, что для меня это лишняя информация, зато сердце бьется так, словно вот-вот выпрыгнет из груди, сообщая о том, что это очень важно. Ладони влажные от волнения. – Олег.
- Как? – мама задумывается. Прикрывает глаза, откидываясь на спинку стула. – Олег был высоким, но, пожалуй, чуть пониже твоего Димы. В телосложении ему тоже немного уступает, хотя, Олегу тогда было лет шестнадцать-восемнадцать. А твой молодой человек уже созревший мужчина. Хотя и младше, чем Олег сейчас. Диме ведь не больше двадцати пяти? – пожимаю плечами, после чего киваю. Только сейчас вспоминаю, что они думают, что мы с Кирсановым. И будет казаться странным, если я не знаю, сколько моему «парню» лет. – А Олегу сейчас около тридцати двух лет. Волосы у него были коротко подстрижена, а челка выстрижена треугольником, острой конец которого приходится на переносицу. Он всегда улыбался, хотя глаза вечно были грустны. Только глядя на тебя, он был по-настоящему счастлив. Жаль, что я не помню ни цвета его глаз, ни каких-то других отличительных черт… Подожди, а тебе зачем?
- Хотел вспомнить его, - пожимаю плечами, смущенно улыбаясь. Мы уже давно так долго не разговаривали с мамой. А сейчас она мне рассказала, наверное, самую большую тайну нашей семьи.
- Ян, пообещай мне только, что хотя бы Олега искать и ждать не будешь, - мама внимательно смотрит на меня, ожидая моего ответа. – Нам с папой хватило твоей навязчивой идеи в отношении Дока.
- Ма, - немного раздраженно начинаю я. – И Док, и этот Олег в прошлом. Да и как я буду искать последнего, если даже внешности его не помню. Лучше скажи, как тебе… - запинаюсь, не зная, как правильно назвать в такой ситуации Дмитрия Олеговича.
- Дима? – мама весело улыбается, глядя на мои потуги. Только она решила, что такое красноречие у меня из-за смущения. Ладно, побуду влюбленным дурачком.
- Да, он, - пристально смотрю на маму. От ее одобрения зависит многое. Потому что я так и не смог решить, нужна ли мне мимолетная интрижка с Кирсановым, раз меня к нему магнитом притягивает, или нет.
- В нем что-то есть такое, что притягивает, - мама подбирает каждое слово, взвешивая каждое, прежде, чем произнести. – Но его глаза, они странные. Словно он скрывает какую-то тайну, о которой не говорят вслух. И это меня пугает. Хотя то, как он смотрит на тебя… Это не описать словами. Это больше, чем влюбленность. Это…
- Любовь? – потрясенно выдыхаю я. Вот только этого счастья мне не надо. Я не верю в любовь. Она приходит и уходит, а боль остается. Я не хочу мучать Кирсанова, ломая его под себя. Мне больше нравилась мысль о том, что он хочет интрижку со студентом, чтобы хоть какой-то адреналин был.
- Бинго! – мама улыбается и ласково смотрит на меня. Такой счастливой я ее еще не видел. Сердце сжимается от боли. Теперь я не смогу так быстро расстаться с учителем, как хотел этого раньше. Я хочу, чтобы мама улыбалась так подольше. – Но ты, Ян. Ты на него смотришь по-другому. Словно боишься своих чувств к нему, не решаясь переступить какую-то преграду внутри себя…
- Я боюсь влюбиться. Боюсь, что он сделает мне больно, стоит только мне открыться, - шепчу я, оправдываясь.
- Милый, там, где рождается страх, не обрести любовь, - мама протягивает руку и гладит меня по спутавшейся челке. – Попробуй вначале признаться себе, что он тебе нравится, а потом – ему. Поверь, он не оттолкнет тебя.
- Почему ты так говоришь? – удивленно смотрю на нее. Такая проницательность. Откуда? Никогда за мамой такого не замечал.
- Его глаза, они сказали мне о многом. Расплавленное серебро с легким отливом зелени, я никогда не думала, что увижу такое сочетание еще раз!
Фандом: ориджинал.
Рейтинг: NC-21.
Тип: слеш.
Пейринг: Дима/Ян.
Жанр: детектив, романс, философия, повседневность.
Размер: макси.
Статус: в процессе.
Саммари: В восемь лет я впервые побывал в костлявых лапах Смерти. В семнадцать лет решил отомстить тем, кто маленькому мне устроил тот Ад. Ничто не мешало мне убивать одну марионетку за другой до тех пор, пока по случайному стечению обстоятельств я не поцеловал собственного учителя истории. Вот тут и начались проблемы...
О героях можно прочесть тут: информация и внешность главных героев.
Chapter 1. Враг, словно призрак без лица.
Chapter 2. Дотянуться до звезды.
Chapter 3. Небо выбрало нас.
Chapter 4. Убийца и злой хозяин в мире ночном.
Chapter 5. Где рождается страх, не обрести покой
На разбитых мечтах
Не развести вновь огонь,
Где рождается страх
Не обрести покой.
И не дрогнет рука,
И боль пульсом у виска:
За любовь любовью платить,
Как же дальше сможем мы жить -
Ответь, скажи.
Дима Билан «Так устроен этот мир».
Не развести вновь огонь,
Где рождается страх
Не обрести покой.
И не дрогнет рука,
И боль пульсом у виска:
За любовь любовью платить,
Как же дальше сможем мы жить -
Ответь, скажи.
Дима Билан «Так устроен этот мир».
Глава 5. Где рождается страх, не обрести покой.
Луна снова заглядывает в комнату через распахнутое окно. Все, как и прошлой ночью, с той лишь разницей, что сейчас идет дождь. Тяжелые капли с грохотом падают на подоконник и разбиваются, разлетаясь мелкими крупинками по полу комнаты. Темно-зеленые шторы, мокрые и тяжелые от брызг дождя, еле колышутся под напорами ветра, который завывает за пределами окна спальни.
Холод. Его липкие лапы пробираются под мое одеяло и стальными объятиями сковывают меня, пробираясь под кожу, замораживая до ломоты костей. Приподнимаюсь на локте здоровой руки, чтобы левой натянуть на себя еще и покрывало. На то, чтобы встать и закрыть створки окна, у меня сил нет. Руки влажные, словно от пота. Озноб, побочный эффект большой кровопотери и экспериментов с извлечением пули без обезболивающего. Ну, и заражение, куда уж без него.
Закрываю глаза, чтобы как можно быстрее провалиться в спасительный и исцеляющий сон. Тело бьет мелкая дрожь, но я все еще не решаюсь потревожить сон спящего рядом мужчины. Не знаю почему, но мне не хочется, чтобы он видел меня беспомощным и жалким - еще сочтет, что я не приспособлен к самостоятельной жизни. Вот был бы рядом Темка, я бы покапризничал, намеренно ломая комедию и изображая из себя больного принца. Но перед историком так вести себя стыдно. Рядом с ним я чувствую себя несмышленым ребенком, которому, во что бы то ни встало, нужно доказать, что он взрослый.
Уснуть мне так и не удается, пару раз проваливался в какое-то забвение, но это не в счет. С таким же успехом сном можно считать прыгающих через забор овец, которых мы считаем, когда нас мучает бессонница. Гораздо интереснее было смотреть на спящего Дмитрия Олеговича, который все еще держал свою ладонь на моем плече. Оно уже почти не болит: если о ране забыть, так вообще все в порядке. Здоровой рукой накрываю его пальцы, холодные. С мазахическим удовольствием отмечаю, что мне даже начинает это нравится.
Интересно, если бы все было иначе, мы бы с ним встретились? Вполне возможно. Но вот был бы я таким наглым, это уже вопрос. Хотелось бы, конечно, встретиться. Иногда хочется почувствовать себя героем сопливого романа - все лучше, чем убивать людей. И все же сопли это не по мне, чем бы я тогда занимался? Учился, спал бы с преподавателем и переживал, что скажет на это общественность? Нет, не мое это. Я так не умею. От такой жизни и свихнуться можно.
И почему я не сомневаюсь в том, что был бы именно с Кирсановым? Может, потому что сейчас хочу с ним быть? Или он просто единственный достойный кандидат на фоне моих поклонников, последнее вероятней. Умный, интересный собеседник, недосягаемый для большинства, красивый, - таким я его видел в университете. Ласковый, заботливый, не любит чрезмерную роскошь, добрый, ответственный, - такой он только для меня. Глажу его по руке, пока он не замечает этого, пока не нужно никому кроме себя объяснять, почему делаешь это. Просто хочу хоть раз попробовать быть нежным.
Я не знаю, что это такое. Никогда не спал ни с кем лишь потому, что сам этого хотел и ради удовольствия. Ноги мне приходилось раздвигать в тех случаях, когда другого варианта разговорить жертву не было, когда даже страх скорой смерти ее не пугал. Удивительно, но во время совокупления люди становятся столь откровенны, что выбалтывают все, вплоть до того, чем болели в детстве. Каждый из этих похотливых ублюдков желал в меня кончить, но ни одному это так и не удалось. Действие яда оказывалось быстрее: они начинали задыхаться перед самым оргазмом. Жалко их? Мне - нет. Я получал какое-то извращенное удовольствия, воочию наблюдая за их конвульсиями. Физического удовольствия секс мне не доставлял ни разу. Член никак не реагировал на их ласки.
С историком все иначе. Мое тело отозвалось на его прикосновения прежде, чем он меня коснулся. Я хотел его. По-настоящему хотел, но не мог к нему подойти. Где-то глубоко внутри, в своих желаниях, я хотел быть верен другому. Тому, кто спас меня. Сейчас почти тоже самое сделал Дмитрий Олегович - не приди он, и кто знает, хватило бы у меня сил еще и заштопать себя. Я запутался. И в себе, и в своих чувствах. И чертов озноб мешает мыслить здраво.
Кое-как сажусь, когда лежать становится совсем невыносимо. Я весь мокрый от пота, по лбу скатываются сразу несколько соленых капелек. Прижимаю подушку к изголовью кровати, делая нечто, отдаленно напоминающее спинку кресла. Одеяло сползает на бедра, еле прикрывая пах. Легко опираюсь на левую руку, поворачиваясь к Кирсанову. Он лежит на животе, до линии нижнего края лопаток прикрытый одеялом. Длинные волосы разметались небольшими волнами по шее и немножечко по верхнему краю плеч. Пальцами правой руки касаюсь его челки, убирая ее с лица. Запоминаю ощущения. Мягкие, влажные после совместно принятого душа волосы. Я почему-то ожидал, что они будут жесткими. Указательным пальцем провожу по серебристой пряди. Своя. Самая любимая. Хочется коснуться ее губами, запечатлеть на ней поцелуй. Нельзя, для этого придется нагнуться, а это значит, что снова потревожу плечо.
Пот уже ручьем катится по вискам, щекам и щекочет шею. Организм борется, восстанавливаясь после моей дурацкой выходки. Медленно сползаю по подушке вниз, в бессилии закусывая губу: кости ломит так, что даже, свернись я сейчас в клубок, не стало бы легче. Еще и подушка назидательно треснула меня по лицу, упав и лишив меня источника воздуха. Кое-как сбрасываю ее на край кровати, откуда она летит прямо на пол. Ну, и правильно. Поделом ей.
- Дмитрий Олегович, - ногой пинаю спящего рядом с собой мужчину куда-то в голень: точнее определить не берусь. Под одеялом не видно, а я не такой большой знаток анатомии человека. Чтобы наощупь определять, куда пришелся удар. Слова произношу совсем тихо, в горле пересохло и каждый звук режет горло, словно пила распиливает дерево. Набрав в грудь больше воздуха, чуть громче произношу, молясь, чтобы Кирсанов меня услышал. На повтор всех этих подвигов меня не хватит. – Коньяка!
- Чего? – упс, похоже, я его разбудил. Во всяком случае, он непонимающе смотрит на меня, после чего трогает рукой мой лоб. Ну, да. Только перегревшийся ученик будет просить у своего учителя принести ему в постель алкоголь. В прочем, в моем случае, это банальная правда. – Блять…
- Не ругайтесь, Дмитрий Олегович. Какой пример Вы подаете подрастающему поколению?! – пытаюсь поддеть его я, но получается это все как-то вяло, через силу. Еще и кашлять начинаю. Потому что воздух, - попавший в горло, когда я вбирал его в легкий для произнесения подколки, - щекочет растревоженную внутреннюю стенку.
- Ты совсем головой ебанулся?! – учитель повышает на меня голос, который всего секунду назад мне казался таким ласкающим. Появившаяся со сна хрипотца пропала, эх, а мне она так понравилась. От его вскрика болезненно морщусь, потому что в ушах начинает звенеть, а голова разрывается от боли. – Вначале плечо себе до мяса раскурочил, а теперь еще и от температуры у меня под боком скончаться решил, псих недоделанный!
- Ага, - пытаюсь кивнуть, но даже это вызывает боль. За ломотой во всем теле я не чувствую ноющей боли в плече. Признаться, я даже думать о нем забыл. Закрываю глаза, потому что мир уже начинает плыть. Кажется, я все же перестарался со своей самоуверенностью. Помощь просить надо было сразу, как почувствовал слабость, а не когда тело дрожит то ли от холода, то ли от жара. – Я и умру.… Если Вы… Ты.… Не принесешь… Мне пить…
- Скотина ты, Долгов, причем конкретная! – уже гораздо спокойнее произносит историк. Чувствую, как он отодвигается от меня, а потом встает: в постели сразу становится как-то пусто. Не хочу оставаться один. – Лежи, дурья твоя голова…
Так и хочется брякнуть в ответ гадость. Но сил нет даже на это уже, что уж говорить о том, чтобы взять и пойти следом. Хочется ткнуть его лицом в этот факт, да не получается. Лишь что-то хмыкаю, вслушиваясь в его шаги по моей квартире.
Прохладное стекло касается моих губ, и мне прямо на лицо и шею льется живительная влага. Приоткрываю рот, позволяя жидкости вначале смочить пересохшие губы, а затем коснуться языка. Вкуса никакого не чувствую, зато запах, который ни с чем не спутаешь, бьет в нос, мгновенно приводя в чувство. Коньяк. Хорошее средство, когда рядом нет нашатырного спирта.
- Очухался, камикадзе? - с улыбкой в голосе спрашивает Кирсанов, садясь на край кровати. Отставив коньяк на тумбочку у кровати, он осторожно приподнял мою голову себе на колени, тут же зарываясь правой рукой в мои мокрые, теперь уже от пота, волосы. Прикрываю глаза, наслаждаясь.
- Вроде бы... - отзываюсь едва слышно. Накатывает смертельная усталость, а веки наливаются свинцовой тяжестью, вынуждая закрыть глаз. Последнее, что помню, прежде чем проваливаюсь в сон без сновидений, это губы учителя на моих губах и вкус коньяка во рту...
***
Просыпаюсь от того, что шаловливое солнце своими лучами ласкает мое лицо, то и дело норовя заглянуть мне в глаза. Морщусь, пытаясь отвернуться и продолжить спать дальше, но единственное, что удается, это уткнуться носом в чью-то грудь.
Осторожно приоткрываю вначале один глаз, затем другой, чтобы уже в полной мере насладиться разглядыванием правого плеча Дмитрия Олеговича. Мельком отмечаю, что на бицепсе у него имеется едва различимый шрам. Улыбаюсь, я-то думал, что один такой, разукрашенный боевыми ранениями с ног до головы. Надо будет на досуге спросить, откуда он у него.
Уже собираюсь перевернуться на спину, когда понимаю, что в качестве спального места я использую Кирсанова, а не свою постель. Интересно, сколько я так проспал, устроившись между ног у мужчины и прижавшись к его груди? Пытаюсь устроиться удобнее на нем, когда вспоминаю, что после вчерашнего душа ни он, ни я не оделись. Сердце тут же пропускает удар, начиная биться учащенней, стоит подумать о том, что член историка прижат к моему животу, а мой пенис упирается учителю в бедро.
Испуганно вздрагиваю.
Так хорошо мне еще никогда не было. Тепло, уютно и ощущение, что так и должно быть. И самое главное – никакого дискомфорта, будто я всегда засыпал и просыпался в объятиях Дмитрия Олеговича. Это пугает: привычный уклад жизни рушится на глазах. И причина этого – подо мной. Два дня, а я из колючего, вечно свернутого в клубок ежика незаметно для себя превратился в пушистого и ласкового щенка.
Приподнимаюсь на локтях, предусмотрительно расставленных по обеим сторонам от торса историка, - не хочу тревожить его сон раньше времени: хочу запомнить его спящим. Вряд ли мы еще когда-нибудь проснемся вместе. Он – моя слабость, а я запретил себе иметь хотя бы одну, тем более такую.
У него совсем нет волос на груди, что для меня вообще непривычно. У всех моих предыдущих партнеров имелась хотя бы какая-то растительность. Так и тянет прикоснуться, чтобы убедиться окончательно и запомнить, как бьется сердце в левой половине груди. Скольжу взглядом выше, замечая легкую небритость на подбородке и щеках.
Не могу удержаться, касаюсь его щеки подушечками пальцев правой руки. Осторожно провожу кончиками пальцев по колючей щетине, наслаждаясь. Совсем упускаю из внимания тот момент, когда учитель просыпается. Но когда он перехватывает мою руку и подносит ее к губам, целуя каждый палец, я не могу не вздрогнуть. Такого развития событий я совсем не ожидал.
- Так осторожно и нежно меня еще никто не будил, Долгов, - улыбается Кирсанов, чередуя слова с посасыванием поочередно кончиков моих пальцев. Глаза его все еще прикрыты, и от этого мне становится еще страшнее. – Как самочувствие? Впрочем, могу и не спрашивать. Доказательство твоего здоровья весьма весомо упирается мне в ногу…
- Что? – краснею. Вот теперь я точно рад, что у этого гада глаза закрыты: хоть этого моего позора не увидит. Хотя, отрицать не стану, я бы его трахнул, лишь бы только эта самодовольная улыбка исчезла с его губ.
- Стояк у Вас, Ян, - смеясь, шепчет Дмитрий Олегович, переплетая наши с ним пальцы и сцепляя их в замочек. Невольно улыбаюсь, а сердце уже бьется где-то на уровне живота. Свободная рука историка ложится мне на поясницу, поглаживая ненавязчиво вдоль позвоночника. – Что думаете с ним делать?
- А с ним надо что-то делать? – прячу лицо у него на груди, щекой случайно задевая левый сосок. Легкий, едва слышный вздох срывается с губ учителя. От этого по моему телу разбегаются мурашки, а возбуждение начинает отдаваться болью внизу живота. – У меня идей никаких нет.
- Отдрочить, отсосать или трахнуться, - будничным тоном отзывается учитель и его холодная ладонь ложиться мне на правую ягодицу, сжимая ее. Снова краснею. Это просто невероятно! Кто бы мог подумать, что я способен краснеть. Блять, что же он со мной делает. – Выбирай, что тебе больше по душе.
- А можно выбрать только одно? Или же позволено в произвольном порядке выполнить все перечисленное Вами? – ухмыляюсь, прикусывая левый сосок. Раз Вы решили играть именно в эту игру, то мы в нее сыграем, но только по моим правилам. Протяжный стон и влажная головка члена, зажатая между его и моим животом, - лучшее доказательство того, что с выбором правил я не ошибся.
- Для тебя – все три варианта, - задыхаясь, отзывается Кирсанов, стоит пальцам левой руки просто обхватить его член. Странно, а я ведь всегда думал, что уж у Дмитрия Олеговича проблем с тем, с кем провести ночь – нет. Ладно, это я, асексуал недоделанный, избегаю физического контакта, но он. Это что-то не вписывающееся в рамки моего понимания. Не так уж я и хорош в постели, чтобы двумя укусами за сосок и простым сжатием пениса довести взрослого мужика до такого состояния. Похоже, не я один страдаю воздержанием. – Пользуйся…
Замираю. Не нравится мне, как это не звучит. Точнее, собственные воспоминания не дают воспринять предложение как-то иначе, чем то, как понимаю его я. Отрезвляющая волна, накатывает на меня: и уже не кажется вся сложившаяся ситуация такой правильной, какой она была всего несколько секунд назад. «Пользуйся», а у меня такое ощущение, что он собирается расплачиваться своим телом, как это обычно делаю я, чтобы получить нужную мне информацию. И плевать, что это, опять же, я должен расплачиваться, благодаря историка за его вчерашнюю доброту – если руководствоваться соей логикой. Но ему-то, зачем мне, за что отдавать долг?
- Ян, ты чего? – встревоженный голос Кирсанова вырывает меня из размышлений. Я все также обхватываю губами его сосок, а рукой – член. Представляю, каково ему сейчас. Впрочем, свое желание я удовлетворил: ухмылку с его губ я стер.
Киваю, закрывая глаза. Губы сами знают, что и как нужно делать, а рука привычно скользит по члену. Стараюсь не думать о том, что и мне самому это нравится. Это непривычно, и страшно. Я не хочу привязываться ни к учителю, ни к такому состоянию. Если понравится, то захочется повторить, а мне этого не нужно. Я не хочу становиться слабым. Не сейчас.
- Долгов? – Дмитрий Олегович отталкивает меня, сам морщась от боли: мои зубы, соскользнув с соска, несколько сантиметров царапают его кожу. Непонимающе смотрю на него, все еще продолжая ладонью скользи по уже влажному от смазки пенису. – Ты человек или робот, запрограммированный на удовлетворение человеческих потребностей?
- А Вам что-то не нравится? – зло смотрю на него, не понимая, что сделал не так. До его святейшества еще никто не жаловался. – Если не нравится, катитесь вон.
- Кретин психованный! – Кирсанов отворачивается. Значит, мне не продолжать? Уже собираюсь скатиться с него, убрав руку с члена, когда он грубо хватает меня за волосы и притягивает к себе для поцелуя. Снова никакой нежности, только полное владение моим ртом. Его рука у меня в волосах не дает отстраниться, я даже не могу его укусить, чтобы прекратить этот полный власти надо мной поцелуй.
Сам не замечаю, когда попытки моего языка вытолкнуть его язык из моего рта превращаются в ответные ласки, когда поцелуй перестает быть агрессивным и становится томительно нежным, когда его уже совсем не хочется прекращать. Закрываю глаза, полностью отдаваясь ощущениям и переставая думать. В моем случае это вообще, как оказалось, вредно.
- Дима… - провожу напоследок влажную дорожку языком по его подбородку, дразня. Сейчас он для меня – центр вселенной, тот, с кем мне хорошо. И плевать на все проблемы. Один раз можно пойти на поводу своих желаний. – Можно?
Провожу рукой по его груди, спускаясь по его животу к члену и, обогнув последний, провожу пальцем между ягодиц. Я еще никогда не пробовал быть сверху с парнем, особенно, с таким, как Дмитрий Олегович. С таким, кто казался недостижимой мечтой.
- Любой каприз принца, - шепчет мне на ухо учитель, прикусывая его мочку и вызывая новую порцию мурашек по всему моему телу. Дрожу так, словно первый раз собираюсь с кем-то переспать…
Хлопок входной двери заставляет нас обоих вздрогнуть. Как-то по инерции натягиваю себе на плечи одеяло и снова прижимаюсь грудью к груди Кирсанова. И во время это делаю, потому что в следующий момент открывается дверь в спальню. Мама, катя перед собой инвалидное кресло, появляется на пороге комнаты. Первый раз жалею, что не отделил вход в комнату от кровати ширмой.
- Ян, мы с папой хотели с тобой поговорить… - прямо с порога начинает мама, все еще не глядя на кровать. Это и логично, обычно она застает мою тушку валяющейся на кровати и читающей книгу. Поэтому и сейчас не ожидает увидеть чего-то принципиально нового.
- Ма, вы немного, - сипло тяну я. Ее визит – полная для меня неожиданность. Тем более что они приехали вместе с отцом, что вообще из ряда вон выходящее. И что самое веселое, так это то, что именно сегодня они застают меня в постели с мужиком. Ладно, мама у меня особо причитать не будет, повздыхает и отойдет. Но вот то, что отец теперь несколько с отчуждение, сколько с презрением на меня смотреть будет: это ни капельники не радует. Мы только-только начали с ним налаживать отношения, а тут… - Я занят.
- Солнышко, ты лежи, - мама все еще не смотрит на меня, зато мне прекрасно видно, что они с отцом молча переглядываются, словно что-то мысленно обсуждают. Теплая ладонь Дмитрия Олеговича на моей пояснице успокаивает: такое ощущение, что он даже нисколько не стесняется происходящего. Мне бы его непробиваемость. – Папу пригласили выступить на одном собрании…
- От меня-то что надо? – недовольно морщусь. Они проехали половину города лишь затем, чтобы сказать мне эту новость? Странно, отец ведь часто по всяким собраниям и встречам ездит, нового тут ничего нет, чтобы так радоваться. Блять, достали. Даже живя один, не могу от них отдохнуть!
- Ян, мы с папой хотим, чтобы ты там тоже был, - вижу, как мама погладила отца по щеке. Видимо, это ее идея, от которой Долгов старший не в восторге. Вот и поедает сейчас жену укоризненным взглядом. Тут я с папой солидарен. Мне там нечего делать. – И не просто был, но и взял с собой на встречу Артема. Там положено парами быть, а вы, насколько я знаю, с ним встречаетесь…
- ЧЕГО?! – чувствую, как Кирсанов подо мной напрягся, сильнее прижимая меня к себе. Ну, да. Это вовремя: я как раз решил во всей своей шрамировано-простреленной красоте предстать перед очами обоих родителей. От мамы я предполагал услышать все, что угодно, но никак не этот абсурд. С чего она только это взяла? – Мы с ним не встречаемся!
- Милый, ты так не переживай. Мы с папой нисколько тебя не осуждаем. Поэтому мы оба будем рады, если вы оба будете на собрании, - мама улыбается и переводит взгляд на постель. Удивление, появившееся на ее лице, быстро сменяется пониманием, и она отворачивается. – Ой, так вот, чем ты был занят. Так сказал бы нам, мы бы вышли!
- Мама! – не выдерживаю и повышаю голос. Она лишь улыбается и, развернув инвалидное кресло, в котором сидит отец, покидает комнату, осторожно прикрыв дверь. Выдыхаю, утыкаясь носом в плечо Дмитрия Олеговича. – Вот блять!
- Не матерись, горе-Циклоп, - смеясь, шепчет Кирсанов, поглаживая меня по спине. Нежно целую его в шею и сажусь на колени. Одеяло сразу соскальзывает с плеч и падает на матрац кровати. Неотрывно смотрю в глаза историка, рукой проводя по его правому колену. Хищно улыбнувшись, отрываю взгляд от его глаз, - цвет которых сейчас напоминают расплавленное серебро, - и скольжу им ниже, оглядывая лежащего передо мной мужчину. Теперь я могу оценить его фигуру полностью, а не только грудь и плечи. Протягиваю левую руку и провожу ладонью по полу возбужденному члену. – Ян, не сейчас…
- Значит, уже не любой каприз принца готов исполнить? – хитро ухмыляюсь и, пока он не успел ничего сделать, наклоняюсь и обхватываю головку его пениса губами. Запоминая ощущения, скольжу кончиком языка по чувствительной кожице, обводя контуры. Прикрываю глаза, чтобы полностью насладиться тем, чего я никогда не испытывал до этого, - удовольствием.
- А…родители? – с придыханием интересуется Дмитрий Олегович. Его член наливается, увеличиваясь в размерах и растягивая мой рот. Учитель толкается мне в рот, правой рукой зарываясь мне в волосы и ладонью надавливая на голову. – Остановись, придурок!
- Они же сказали, что подождут! Значит, подождут, - выпускаю его член из плена своего рта и обхватываю украшенный переплетением набухших от возбуждения вен ствол рукою, проводя ладонью по мокрому от слюны органу рукой. Длинный и в меру толстый пенис. Для меня он большой, у моих бывших «любовников» размерчики были гораздо скромнее. – Я не буду останавливаться, раз мне нравится процесс.
- Ты ебнулся? Ян, очнись! – что-то в голосе Дмитрия Олеговича заставляет меня прекратить. Он отрезвляет. Отодвигаюсь, оказываясь на краю кровати. – Что с тобой твориться? Ты ведешь себя как проститутка, которая на отлично выполняет свою работу, но при этом сама удовольствия от процесса не получает…
- ЧТО?! – бросаю на него взгляд через плечо. Холодно. Все тепло куда-то уходит, и, кажется, что вся комната покрылась изморозью. Он прав, я именно шлюха, которая спит с клиентами за информацию. А шлюх никто не любит. – Уходи…
- Ян, ты чего? – Кирсанов садится и придвигается ближе. Похоже, он не понимает, что перегнул палку. Дергаю плечом, сбрасываю легшую на него руку. Не хочу снова забываться в его прикосновениях, они мешаю мыслить трезво, лишая разума и воли. Хватит, пора прекращать.
- Ты назвал меня проституткой, а потом спрашиваешь: «Ян, ты чего?»? Ты думаешь, что если я тебе простил «принца» и «Циклопа», то и «шлюху» прощу? Ошибаешься, - спускаю ноги с кровати, утопая ступнями в ворсе черного ковра. Стараюсь не обращать внимания на то, что учитель обнимает меня за плечи и прижимает спиной к своей груди. Не буду реагировать, быстрее отвалит. – Я вообще не люблю прозвищ…
- Я не сказал, что ты шлюха, Долгов. Ты думаешь, что с проституткой я вел бы себя также? – он крепче сжимает мои плечи, кладя подбородок мне на плечо. Интересно, он понимает, что сейчас топчет свою гордость, оправдываясь передо мной? Зачем он так унижается? – Все, что я хочу, это чтобы ты получал удовольствие, а не пытался удовлетворить только меня…
- Я получаю удовольствие! – пытаюсь вырваться из объятий, но плечо сводит от резкой боли, и я шиплю, переставая дергаться. Он специально именно на уровне раны обнял мои плечи? Вряд ли. Он, конечно, расчетлив, но не садист уж точно.
- Ага, очень заметно. Ты напряжен, словно девственник… - Дмитрий Олегович расслабляет объятья, пальцами проводя по заклеенной ране. Тут же забываю о боли, отвлекшись на поглаживания. – Подожди, Ян, так ты…
- Нет! – вскакиваю с кровати, вырываясь из кольца его рук и оборачиваясь. Вот уж только этого мне не хватало. Если он сейчас начнет себя вести, как с невинной девчонкой, то я его прирежу прямо тут, и не посмотрю на то, что за стеной родители. – Что тебе от меня нужно?!
- Ты, - невозмутимо отвечает Кирсанов, в позе звездочки разваливаясь на моей кровати. Нет, он, что, издевается? – Ян, иногда некоторые вещи нельзя объяснить, их просто нужно принять. И мое желание быть с тобой – одно из таких явлений.
- И что из этого? Я тоже много чего хочу, но при этом я же держу себя в руках, - отворачиваюсь, подходя к комоду и выуживая из него домашние штаны. Машинально натягиваю их, когда понимаю, что нижнего белья под них не надел. Плевать, выдворю всех и переоденусь. – Одевайся!
- Во что? Вся моя одежда в ванной комнате осталась, по твоей, между прочим, вине, - усмехается историк, садясь на кровати и по-турецки скрещивая ноги. Невольно любуюсь им, после чего швыряю ему вчерашние спортивные брюки и чистую футболку. – Ежик, может, хоть одно из своих желаний исполнишь, а? Нельзя же все время себе во всем отказывать, это вредно.
- Ага, жить вообще вредно. Но тебе не кажется, что не тебе меня жизни учить? – равнодушно пожимаю плечами. Может, он и прав, но проигрывать ему я не собираюсь. Один раз уступишь, и всю жизнь пресмыкаться будешь. – Давай, я без тебя в ней разберусь, ага?
- Тогда, как разберешься, позвони мне, - усмехается он, исчезая на миг под футболкой. Отворачиваюсь. Теперь осталось все объяснить родителям, и выставить всех троих за дверь. Достали. У меня еще никогда таких нервных выходных не было.
- Не буду я… - собираюсь возмутиться, но стоит мне обернуться, как я упираюсь носом ему в шею, и он, пользуясь моим удивлением, склоняется и целует меня в приоткрытые для гневной тирады губы. Недовольно мычу, пытаясь хотя бы в этот раз не раствориться в поцелуе. Я уже убедился, его губы для меня подобны валерьянки для кота.
- Успокоился? – он мягко отстраняется, обнимая руками за талию и заглядывая мне в глаза. Отвожу взгляд и облизываюсь, понимая, что против такого козыря в рукаве у меня своего пока не имеется. И вряд ли когда-нибудь появится. – Идем, будешь объяснять все родителям, они явно думают, что ты только что изменил Артему…
- Почему? – я настолько удивлен, что первая часть фразы меня волнует гораздо меньше, чем вторая. Что их всех сегодня на Темке заклинило?
- Твой друг блондин, а у меня волосы даже близко светлыми назвать никак нельзя, - ухмыляется Кирсанов и, дразня, касается моих губ своими, тут же отстраняясь. – Идем, большой ребенок.
- Я не ребенок, придурок! – смеясь, отзываюсь я. После чего просто беру его за руку и тяну за собой прочь из комнаты.
- Значит, с Артемом ты не встречаешься? – еще раз уточняет отец. Он сидит в инвалидном кресле лицом к окну и спиной к нам, поэтому понять, что он по поводу всего этого думает – невозможно. У него вообще крайне редко отражаются эмоции на лице, что уж говорить про голос, который всегда равнодушен и холоден.
- Да, с Романовым у нас крепкая и нерушимая дружба вот уже десять лет, - соглашаюсь я, стремясь как можно точнее ответить на заданный вопрос. Отец это любит. – И Артему нравятся исключительно девушки, поэтому я на него в этом плане даже никогда не смотрел.
- Ясно. А тебе, получается, нравятся исключительно мальчики? – что-то в голосе отца меня настораживает. Что-то незнакомое проскальзывает в брошенной фразе, но мне не удается уловить эту самую «незнакомку», чтобы понять, что же меня так насторожило.
- Нет, папа, исключительно мальчики мне не нравятся, - закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Я начинаю злиться. Да, у меня отец – военный, генерал. Для него проводить допросы – это привычное дело, но практиковаться на мне – не вариант. Мы с ним ссорились из-за этого в детстве, а теперь, когда я практически не завишу от него, наши стычки на этой почве стали гораздо чаще. Я не люблю чувствовать себя обвиняемым.
- И, как ты тогда объяснишь то, что мы увидели с мамой, зайдя в комнату? – замечаю, что Дмитрий Олегович, который до этого времени молчал, сидя рядом со мной на диване, открыл глаза. Сжимаю его ладонь в своей, молча прося его не вмешиваться. Если Кирсанов сейчас хоть слово скажет, отец может и психануть. Он не любит хаос в разговорах.
- Мальчики меня не интересуют. Интересует один, конкретный. А Темку интересуют все юбки, которые он видит, - спокойно говорю я, трудно быть таким же равнодушным, как отец. Но годы тренировок позволяют недолго продержаться. Мой рекорд – два часа.
- А как же твой хваленый Док? – чуть повышает голос отец, выговаривая четко каждое слово так, словно кто-то из собравшихся в комнате глухой. Чуть сильнее, чем это нужно, сжимаю руку Дмитрия Олеговича. Отец начинает злиться, поэтому хоть такая поддержка Кирсанова мне необходима.
- Двенадцать лет прошло, а он так и не явился, - ровно отвечаю я, закусывая губу. Почему-то именно сейчас мне не хочется говорить о нем. – Он, как был прошлым, пусть таковым и останется.
- Неужели кто-то смог вернуть твою съехавшую крышу на место? – что-то похожее на усмешку проскальзывает в голосе отца. Похоже, он удовлетворен ответом. Буря миновала.
- У Яна с головой все в порядке, - нарушает повисшую на миг тишину в комнате Дмитрий Олегович. Обрадовавшись мирному разрешению допроса, я совершенно забыл следить за тем, чтобы Кирсанов не влез в разговор. – Вы не имеете права так говорить о своем сыне!
- А с Вами, молодой человек, мы еще поговорим. А пока, помолчите, я не с Вами разговариваю, - отец разворачивает кресло и окидывает внимательным взглядом Дмитрия Олеговича. Да уж, его еще никто не одергивал. Даже незнакомые люди всегда его сторонились, когда он отчитывал меня маленького на улице.
- Зато я с Вами, Андрей Денисович, разговариваю, - в тон ему отвечает Кирсанов, скрещивая на груди руки и закидывая ногу на ногу. Вот это наглость! Даже я так с отцом никогда не позволял себе вести.
- Не забывайтесь, молодой человек! То, что Вы трахаете моего сына, еще не дает Вам права указывать мне, как с ним разговаривать, - отец продолжал изучать взглядом Кирсанова. Даже мне, сидящему рядом с историком, было не по себе. Что чувствовал сам учитель, не знаю. Но отводить взгляд или сдавать позиции он явно не собирался.
- Он меня трахает, а не я его, - усмехнулся Дмитрий Олегович. Как можно говорить о таких вещах, даже не моргнув?! Нет, хоть бы спросил у меня. Мне, конечно, приятно. Но встречаться с ним я не собираюсь. Что за привычка у всех решать за меня? – И положение верх-низ никак не влияет на то, как стоит или не стоит обращаться с человеком. Он в первую очередь Ваш сын, а не подчиненный.
- Был бы подчиненным, давно бы отправил его с глаз долой, - все также без эмоций отозвался отец. Вздрагиваю, как от пощечины. Такого я от него не ожидал услышать. Значит, я для него уже никто. Отлично. – А так, как видите, он живет в достатке…
- По-вашему, в деньгах счастье? – Кирсанов зло сощурился и подался ближе. Теперь он больше напоминал разгневанного босса итальянской мафии, а не рядового преподавателя истории в университете. – Он от Вас за всю жизнь хотя бы одно ласковое слово слышал?
- Заебали! Оба! Хватит обсуждать меня, будто не я с вами обоими рядом сижу! – порывисто встаю и, не обращая внимания на вытянувшееся от изумления лицо Дмитрия Олеговича и побледневшее от бешенства лицо отца, подхожу к последнему и, обхватив спинку кресла, выкатываю того в коридор, прямо к входной двери.
Кирсанов молча следует за мной. Что удивительно, оба молчат. Так обычно ведут себя домашние животные, которые нашкодили, ободрав обои, но никак не двое взрослых мужчин. Неужели так быстро осознали свою вину? Вряд ли, они оба толстокожие в этом плане.
- У вас обоих два часа на то, чтобы осознать свое поведение и сделать правильные выводы. Улица ждет вас, господа хорошие, - распахиваю перед обоими спорщиками дверь и подталкиваю инвалидное кресло на лестничную площадку. Кирсанова выталкиваю следом, быстро захлопывая за ними дверь.
- Ян, ты что натворил? – мама встревоженно выглядывает из кухни. Она предусмотрительно ушла туда, когда отец начал свой допрос. Ее политика в наших отношениях с ним проста: я не защищаю ни того, ни другого. – Как…
- Мам, я устал. Пусть сами без меня обо мне поговорят. Им так нравится решать все за меня, вот и пусть развлекаются, но не в моем присутствии, - тенью прохожу между мамой и дверью на кухню и сажусь на один из кухонных стульев. Передо мной тут же опускается тарелка со стейком и жареной картошкой.
- Я, конечно, прекрасно понимаю, что папа снова перегибает палку, - вздохнула мама, присаживаясь напротив меня. Густые, выкрашенные в медно-рыжий цвет волосы были собраны в аккуратный высокий конский хвост, перевязанный алой лентой. Немного усталые, обрамленные россыпью морщинок глаза ласково смотрели на меня. – Но ты вспомни, в каком он состоянии. Ян, для него это инвалидное кресло – приговор…
- Да он даже в нем умудряется запугивать людей так, как иному на ногах не удается! Мам, он тиран, деспот. Называй, как хочешь. Мне уже даже не семнадцать лет, когда за меня еще можно все решать, - отправляю в рот несколько кубиков картошки. С тех пор, как с отцом случилось несчастье, у мамы вошло в привычку резать все овощи кубиками. Вначале ее этот процесс успокаивал, когда отец своими срывами доводил и ее, и меня до слез, а потом плавно перешел в обыденность. – А он пытается взять под свой контроль абсолютно все! Всю мою жизнь. Только я не ракетная установка, а живой человек, которому такое обращение с собой не нравится.
- Боже, Ян, - мать устало проводит ладонью по глазам. Мне тут же становится стыдно. Она безумно любит отца, отказалась разводиться с ним, когда он был готов ее отпустить, лишь бы она не страдала с ним, с инвалидом. В отличие от меня, она каждый день выслушивает его гневные тирады и терпит скверное настроение. – Да, он тебя без памяти любит! Знал бы ты, как он боится потерять тебя, как это когда-то случилось с Кирой…
- Кирой? – я чуть не подавился едой. Насколько я помню, у нас никогда не было никаких знакомых по имени Кира. Или были, но задолго до моего рождения? Раз мама говорит в прошедшем времени, значит, так оно и есть. – Кто такая эта Кира?
- Твой старший брат, Ян, - мама как-то уж грустно улыбается. Мой сводный брат – сын отца от первого брака. После смерти первой жены он женился на моей маме, хотя несколько раз я слышал, что она была его любовнице еще, когда покойная супруга была жива и здорова. – Кирилл. Только не говори, что ты не знал…
- Знал, - равнодушно пожимаю плечами. Но какое отношение Кирилл имеет ко мне, он ведь погиб пятнадцать лет назад. Мне тогда было пять лет и, все, что я помню, это тихие рыдания матери вначале в телефонную трубку во время короткого разговора с отцом, а потом, ночью, в подушку. С тех пор упоминания старшего сына стало негласным табу в нашем доме. Поэтому сейчас его имя мне кажется таким незнакомым. – Но вы никогда не говорили, как его зовут. А мне было не интересно.
- И после этого ты отца называешь бесчувственным тираном! – улыбнулась мама. Странно, я ожидал подзатыльника, но никак не улыбки. Или она так рада, что нашла еще одно сходство между отцом и мной? – Вы с ним друг друга стоите!
- Так какое отношение смерть моего старшего брата имеет ко мне? – запихиваю в рот кусок стейка. Сочное мясо легко жуется, оставляя во рту немного острое послевкусие. Такое, какое я люблю.
- Незадолго до его гибели, они с отцом крупно повздорили. Папе не понравилось, как Кир отозвался обо мне, - чувствую, что маме больно об этом говорить. Но сейчас, возможно, это моя единственная возможность узнать хоть что-то о своем брате, которого я никогда не знал. – Они долго кричали друг на друга, после чего Кирилл заперся в своей комнате и начал собирать свои вещи. Ты этого не помнишь, тебе тогда годика два было, а, может, и того меньше.
Киваю. Говорить или спрашивать, уточняя, нет никакого желания. Пусть мама расскажет лишь то, что считает нужным. Это прошлое, а его ворошить не стоит. Тем временем, протерев еще раз ладонью глаза, мама продолжила:
- Целый год отец не отходил от твоей кроватки, делая вид, что ты его единственный сын. Если бы не его ссора с Кирой, то я бы была самой счастливой матерью и женой на свете. То, сколько он проводил с тобой времени, было за гранью фантастики. Сейчас это прозвучит невероятно, но он даже рабочие звонки иногда сбрасывал и не отвечал на них, если ты в этот момент тянул к нему ручки и просил с тобой поиграть, - мама улыбнулась. До моего десятилетия папа, и правда, был именно таковым. Я сам невольно улыбнулся, вспоминая улыбку на лице отца. – Через год объявился Кирилл. Он был не похож на себя прежнего. Потертые джинсы сменились парадными брюками, а кожаная куртка – строгим пиджаком. Некогда длинные волосы были уложены в стильную, по тем временам, укладку.
- Он пришел мириться отцом? – уточнил я. Маму, как и любую женщину, сейчас занимал вопрос внешности Кира, а не причина, по которой он пришел. Если бы я не спросил, то она, возможно бы, и вовсе забыла бы рассказать мне цель его визита.
- Да. Отец, поначалу, старательно делал вид, что Кирилла нет в квартире. Он то играл с тобой в войнушку, то читал тебе «Три Мушкетера», то смотрел с тобой «Винни Пуха». Кирилл стойко терпел все выходки отца. Только ночью, когда ты уснул, он соизволил обратить свое внимание на второго сына, - мама запнулась, словно размышляя, стоит ли рассказывать мне что-то важное или можно умолчать. – Они заперлись в комнате. Я старалась занять себя делами, но почему-то все валилось из рук. Ощущение нависшей над всеми нами опасности ни на минуту не покидало меня.
Повисла пауза. Я молча ел, мама думала о чем-то своем. Было видно, что этот рассказ бередит старые раны, которые так долго срастались, но так и не смогли превратиться в шрамы:
- Позже, Андрей рассказал мне, что Кирилл пришел помириться и заодно просил благословения…
-Он хотел жениться? – я был удивлен. Сколько же лет было Кириллу тогда? Мне почему-то всегда казалось, что он старше меня лет на десять, не больше.
- Не совсем, - мама немного замялась. – Он хотел, чтобы папа одобрил его отношения с Олегом. Кажется так звали того молодого человека…
- Мой старший брат спал с парнями? – отодвинув от себя пустую тарелку, я выжидательно посмотрел на мать. Теперь понятно, почему, застав меня в одной постели с мужчиной, они не удивились. Бедный папа, все его сыновья пошли по голубой дорожке. Впрочем, меня на это жизнь вынудила.
- Да. Они с Олегом были чудесной парой. Хотя Олег никогда и не нравился твоему отцу, - мама молча взяла тарелку и отставила ее к раковине. Для этого ей пришлось встать со своего места и ненадолго отвлечься от темы нашего разговора. – Хотя Кир никогда не давал им двоим остаться наедине, постоянно околачиваясь рядом. Возможно, ты сейчас поступил разумнее, позволив им поговорить с глазу на глаз….
- А что было дальше? – все же стало любопытно. Хотя общий финал я знал и так, Кирилл должен был погибнуть.
- Твой брат жил у Олега, и они достаточно часто приходили к нам в гости. Причем, как я поняла, это была инициатива Олега. Кир во время визитов тихо сидел в своей комнате, а отец – в кабинете. Только так они могли не ссориться. Зато Олег был душой компании, он подолгу мог гулять со мной и тобой в парке…
- А почему я его тогда не помню? – я был удивлен. Судя по тому, как текло время в рассказе, мне тогда было три или четыре годика. Лицо этого самого Олега я был должен запомнить. Ну, или хотя бы помнить еще одного человека, который со мной играл.
- Тебе тогда было всего три года, и ты часто болел. Поэтому Олег не мог так уж часто играть с тобой, хотя и к больному тебе рвался так же активно, только я не пускала, видя, как ревнует его к тебе Кир, - мама пожала плечами. Видимо, она не знала, почему я не помнил Олега. – Как оказалось, они из-за этого часто ссорились у себя дома. Но Олег все равно регулярно навещал нас, а однажды и вовсе о чем-то ушел говорить с твоим отцом…
- Ну, это ведь не так и важно. Почему о Кирилле отец не хочет вспоминать, словно тот был, как минимум, врагом народа, - я следил затем, как мама намыливает тарелку и смывает ее под струей воды.
- Думаю, потому что Кирилл не смог принять тебя. Он не хотел признавать того, что у него есть младший братик. Пока не появился на свет ты, Кира устраивало все, о легко принял наши отношения с отцом и даже стал называть меня мамой. Это при том, что ему тогда уже было четырнадцать или пятнадцать лет, - мама грустно улыбнулась, снова садясь на стул. – Но стоило мне забеременеть, как он изменился. Начал ревновать и вести себя, как хулиган. Мы с отцом думали, что с появлением в его жизни Олега, он изменится. Но, к сожалению, этого не случилось…
- Ясно, а что произошло дальше? – вернулся я к теме разговора. Оставалось полчаса, чтобы узнать все. Зная отца, он ровно через два часа заставит Дмитрия Олеговича звонить в дверной звонок.
- После того, как Олег о чем-то поговорил с Андреем, Кирилл дважды приходил к нам не выспавшимся и раздраженным. Олег тоже был грустный, зато отношение отца к нему изменилось. Сейчас мне кажется, что Олег стал тем старшим сыном, о котором всегда мечтал отец, - мама отвернулась, чтобы я не видел того, как ее глаза наполнились слезами. – Уже от мужа я узнала, что отношения Олега и Кирилла трещали по швам. Кир не хотел, чтобы его парень приходил к нам, дружил с его отцом и играл с тобой. Олег же, у которого никогда не было нормальной семьи, напротив, тянулся всей душой к нам.
Снова повисла тишина. Мама неслышно плакала, оплакивая то ли былые времена, то ли смерть приемного сына. Я же старался вспомнить те годы своей жизни. Но лишь смутные образы всплывали в памяти. Ни Олега, ни, тем более, Кира я представить не мог.
- Однажды Кирилл пришел к нам и закатил такой скандал, что я уже испугалась, что Андрей его убьет. Они так орали друг на друга, как никогда. Все те срывы отца, которым свидетелем стал ты, ничто в сравнении с тем, что было тогда. Кирилл орал тогда, что ты забрал у него все: семью и парня. Только многим позже стало известно, что они с Олегом расстались. Олег не захотел вычеркивать нас из своей жизни. Тогда Кир его послал, и тот ушел, оставив квартиру Кириллу. Два дня тот думал, что Олег вернулся, но никто не знал где он. Тогда Кирилл решил, что виной всем его несчастьям – ты, - голос мамы дрогнул. Сейчас ей было жалко Кирилла. Но я так и не мог понять, почему вдруг Кирилл погиб. – Об этом он и заявил папе. Тогда тот сказал, что у него есть только младший сын. Кир побледнел, а потом, громко хлопнув дверью, ушел. А через два часа нам позвонили из морга и сказали, что он разбился на мотоцикле…
- Папа винит себя в его смерти, поэтому нам нельзя было вспоминать о Кирилле? – охрипшим голосом поинтересовался я. Маленьким я всегда хотел увидеть старшего брата, но мне всегда говорили, что тот занят на работе. И я ненавидел эту самую работу.
- Нет. Он считает, что Кир сам виноват в случившемся. Поэтому, каждый раз, когда ты хлопал дверью, уходя из дома на улицу, он сидел около телефона и гипнотизировал его взглядом. Ян, он любит тебя так, как никто и никогда не любил, - очень тихо произнесла мама, сглатывая слезу, хотя мокрые дорожки уже украшали ее красивое и еще молодое лицо. - Он простит тебе все, любую выходку, лишь бы ты был счастлив. Ты не замечаешь, как он радуется, когда ты улыбаешься при нем.
- А что стало с Олегом? – внезапно интересуюсь я. Вопрос срывается с губ прежде, чем я вообще понимаю, что спросил. Мама замирает, на лбу собирается глубокая морщинка.
- После того несчастного случая с Кириллом он один раз заходил к нам, винил себя в его гибели, но отец отвесил ему такую пощечину, что Олег пол метра проехал мягким местом по полу. Они с отцом долго о чем-то беседовали, а потом Олег начал собираться, прощаясь с нами, как оказалось, навсегда. Ты тогда спал, и он просил меня передать тебе от него поцелуй в лоб, - мама улыбнулась. Сейчас ее глаза светились от счастья. – Но стоило ему открыть входную дверь, как ты выбежал из своей комнатки и схватил его за штанину. В отличие от меня, ты откуда-то знал, что Олег никогда больше не переступит порог нашего дома…
- Как он выглядел? – зачем-то интересуюсь я. Разум говорит, что для меня это лишняя информация, зато сердце бьется так, словно вот-вот выпрыгнет из груди, сообщая о том, что это очень важно. Ладони влажные от волнения. – Олег.
- Как? – мама задумывается. Прикрывает глаза, откидываясь на спинку стула. – Олег был высоким, но, пожалуй, чуть пониже твоего Димы. В телосложении ему тоже немного уступает, хотя, Олегу тогда было лет шестнадцать-восемнадцать. А твой молодой человек уже созревший мужчина. Хотя и младше, чем Олег сейчас. Диме ведь не больше двадцати пяти? – пожимаю плечами, после чего киваю. Только сейчас вспоминаю, что они думают, что мы с Кирсановым. И будет казаться странным, если я не знаю, сколько моему «парню» лет. – А Олегу сейчас около тридцати двух лет. Волосы у него были коротко подстрижена, а челка выстрижена треугольником, острой конец которого приходится на переносицу. Он всегда улыбался, хотя глаза вечно были грустны. Только глядя на тебя, он был по-настоящему счастлив. Жаль, что я не помню ни цвета его глаз, ни каких-то других отличительных черт… Подожди, а тебе зачем?
- Хотел вспомнить его, - пожимаю плечами, смущенно улыбаясь. Мы уже давно так долго не разговаривали с мамой. А сейчас она мне рассказала, наверное, самую большую тайну нашей семьи.
- Ян, пообещай мне только, что хотя бы Олега искать и ждать не будешь, - мама внимательно смотрит на меня, ожидая моего ответа. – Нам с папой хватило твоей навязчивой идеи в отношении Дока.
- Ма, - немного раздраженно начинаю я. – И Док, и этот Олег в прошлом. Да и как я буду искать последнего, если даже внешности его не помню. Лучше скажи, как тебе… - запинаюсь, не зная, как правильно назвать в такой ситуации Дмитрия Олеговича.
- Дима? – мама весело улыбается, глядя на мои потуги. Только она решила, что такое красноречие у меня из-за смущения. Ладно, побуду влюбленным дурачком.
- Да, он, - пристально смотрю на маму. От ее одобрения зависит многое. Потому что я так и не смог решить, нужна ли мне мимолетная интрижка с Кирсановым, раз меня к нему магнитом притягивает, или нет.
- В нем что-то есть такое, что притягивает, - мама подбирает каждое слово, взвешивая каждое, прежде, чем произнести. – Но его глаза, они странные. Словно он скрывает какую-то тайну, о которой не говорят вслух. И это меня пугает. Хотя то, как он смотрит на тебя… Это не описать словами. Это больше, чем влюбленность. Это…
- Любовь? – потрясенно выдыхаю я. Вот только этого счастья мне не надо. Я не верю в любовь. Она приходит и уходит, а боль остается. Я не хочу мучать Кирсанова, ломая его под себя. Мне больше нравилась мысль о том, что он хочет интрижку со студентом, чтобы хоть какой-то адреналин был.
- Бинго! – мама улыбается и ласково смотрит на меня. Такой счастливой я ее еще не видел. Сердце сжимается от боли. Теперь я не смогу так быстро расстаться с учителем, как хотел этого раньше. Я хочу, чтобы мама улыбалась так подольше. – Но ты, Ян. Ты на него смотришь по-другому. Словно боишься своих чувств к нему, не решаясь переступить какую-то преграду внутри себя…
- Я боюсь влюбиться. Боюсь, что он сделает мне больно, стоит только мне открыться, - шепчу я, оправдываясь.
- Милый, там, где рождается страх, не обрести любовь, - мама протягивает руку и гладит меня по спутавшейся челке. – Попробуй вначале признаться себе, что он тебе нравится, а потом – ему. Поверь, он не оттолкнет тебя.
- Почему ты так говоришь? – удивленно смотрю на нее. Такая проницательность. Откуда? Никогда за мамой такого не замечал.
- Его глаза, они сказали мне о многом. Расплавленное серебро с легким отливом зелени, я никогда не думала, что увижу такое сочетание еще раз!
@темы: ориджинал, nc-17,, нц-17,, Мы будем драться, чтобы жить